Когда мне исполнилось 16 лет, опроса о выборе пути для меня уж не было. Я хотела быть такой же, как инок Трофим, и ушла тогда в монастырь.
В Страстную Пятницу 1993 года наша матушка игуменья поехала в Оптину и взяла меня с собой. Инок Трофим обрадовался моему приезду и подарил мне икону „Воскресение Христово“ и сплетенные им шерстяные четки. Но уезжала я из Оптиной в тревоге: что с Трофимом — глаза больные и вид изможденный? Мне кажется, он что-то предчувствовал и подвизался уже на пределе сил. А позже мне рассказали, что где-то за час до убийства он подошел к одной населънице нашего монастыря и попросил передать мне поклон. „А чего передавать? — сказала та. — Да она еще сто раз сюда приедет, вот сам и передашь“. Инок Трофим молча постоял рядом с ней и ушел.
Когда на Пасху мы узнали об убийстве в Оптиной, весь монастырь плакал. А у меня было чувство — победа: попраны, демонские полки, и Трофим победил! Слезы пришли потом, а сперва было чувство торжества: ад, где твоя победа? Господи, слава Тебе!»
«Сестреночки»
Инок Трофим пришел в Оптину в год открытия Шамординской Казанской Амвросиевской пустыни. Когда 27 мая 1990 года состоялось освящение первого храма обители в честь иконы Божией Матери «Утоли моя печали», то на этом великом торжестве старались не замечать выбитых и прикрытых фанерой окон храма и хулиганских надписей на стенах. Шамордино начиналось с малой горстки сестер, живущих в мирском плену: к храму примыкали сараи с поросятами, а из открытых окон бывших монастырских келий неслись магнитофонные вопли и телевизионная реклама «Сникерсов» и «МММ».
Восстанавливать Шамордино начинала Оптина пустынь, сама еще восстающая из руин. Но если мужской монастырь вскоре стал силой, с которой приходилось считаться, то беззащитность женского монашества развязала тогда многим языки. Местная печать писала, что призвание женщины быть женой и матерью, а не вести «противоестественный образ жизни». Местные парни говорили то же самое, но уже в непечатных выражениях.
«Да что вы в Шамордино не идете? Там благодати больше», — говорил инок Трофим паломницам, желавшим посвятить себя монашеству, но оседавшим почему-то в мужском монастыре. «Там, — отвечали ему, — местные сестер оскорбляют, а работа такая, что инвалидом станешь и все». Это правда. Женская обитель нищенствовала, позволяя себе нанять рабочих лишь на то, чтобы, скажем, покрыть крышу храма. А всю тяжелую «черную» работу сестры делали сами. Со стороны порой бывало страшно смотреть, как худенькие юные сестры ворочают ломом огромные камни, расчищая развалины монастыря. Слабой девушке такой валун с места не сдвинуть. Даже сильному мужчине не сдвинуть. «С ними Ангелы работают», — сказал в изумлении один паломник. И Шамордино являло собою не плоть, а дух, восставая из праха не усердием слабых женских рук, но немолчной молитвой ко Творцу. И Господь дал знамение в подтверждение благодатного покрова над обителью: когда на храме в честь Казанской иконы Божией Матери установили крест, то над ним встал в небе столп света.
Шамордино было болью и любовью инока Трофима. Его потрясал подвиг женского монашества, и он говорил: «Сестры немощные, а как подвизаются! Куда нам до них?» Он работал по послушанию на шамординских полях, а главное «болел» за Шамордино всей душою, расспрашивая приезжавших оттуда: «Как там сестреночки?»
Из воспоминаний инокини X.: «Это было в августе 1990 года. Я только что поступила в монастырь. Во время утренней службы в храм вошел молодой человек, обративший на себя внимание тем неподдельным интересом, с каким он осматривал церковь и иконы, будто впитывая все в себя. Я сразу почувствовала в нем что-то родное и близкое. Такая же стремящаяся к Богу душа.
Так и оказалось. После службы он по-братски поприветствовал меня и спросил: „Остаешься в монастыре?“ — „Да“. Он просиял: „Молодец сестра, что пошла в монастырь! Я тоже еду в Оптину пустынь в братию поступать“. И представился — Алексей. Это он, когда в Оптину ехал, то заехал сперва к нам.
Потом он стал часто бывать в Шамордино, потому что работал возле нас на полях. Придет на службу и обязательно принесет нам в подарок то книжки, то просфоры.
Первое время он в мирском приходил, и лишь скуфейка была монашеская. А раз стоим на клиросе и видим — Алексей пришел в подряснике. Взялся он за полы подрясника и стал радостно раскланиваться нам, показывая, что его уже одели. А в Оптину приедешь, он подбежит и спросит: „Как вы там?“ Один раз я его даже одернула за такое поведение: „Алексей, ну, нельзя же так. Ты же монах“. Он потупился, как провинившийся школьник: „Прости, прости меня!“ А однажды спрашивает меня: „Ты сколько Иисусовых молитв в день читаешь?“ А я ему с умным видом: „Не количество важно, а качество“. Он ничуть не обиделся, но признался, что читает в день столько-то молитв. Огромную цифру назвал.
Раньше было все проще. Нас, сестер, в монастыре было очень мало, часто приходилось ездить в Оптину. И ехали сюда, как к себе домой, зная, что есть родной человек — всегда поможет, подскажет. Помню, о. Трофим стоял тогда за свечным ящиком и всегда старался дать что-нибудь сестрам в утешение. Свернет большой кулек и просфоры туда с горкой положит, а еще молитовки печатные даст. Он очень жалел сестер и помогал нам, особенно когда копали картошку».
Вот рассказы шамординских сестер об уборке картошки в 1992 году. Осень выдалась на редкость дождливой. Картофелеуборочные комбайны вязли в грязи, и от них пришлось отказаться. Но если мужской монастырь все же справлялся с уборкой, то на шамординских сестер, работающих на соседнем поле, было жалко смотреть. Почти постоянно моросил мелкий дождь со снегом, сапоги и телогрейки за ночь не просыхали. И сестры ходили в поле простуженными, боясь, что картошка уйдет под снег.
Над шамординским полем стоял немой молитвенный вопль о помощи. И тут помогать им приехал на тракторе инок Трофим. Прокопав несколько рядков, он выскакивал из кабины, хватал в каждую руку сразу по два ведра картошки, собранной сестрами, бежал с ней к машине, высыпал. И опять копал, бежал и сиял, подбадривая уставших. А еще он катал на тракторе послушницу Юлию, а послушнице было тогда десять лет.
Сколько же веселых «неправильных» действий совершал при жизни инок Трофим! И смысл их открывается лишь ныне. Ведь суть не в том, чтобы спасти картошку, но в том, чтобы спастись духовно, не впав в уныние среди надсадных трудов.
Инокиня Сусанна вспоминает: «Работал инок Трофим так радостно, что и у нас уже весело работа пошла. А он бегает с ведрами, шутит, сияет. А потом благословился у благочинной испечь картошку для сестер. Быстренько развел костер на опушке, опрокинул туда вверх дном ведро картошки, а тут обед привезли. Мы согрелись у костра и так утешились печеной картошкой, что получился вроде праздник у нас.
И вот что удивительно — инок Трофим прокапывал рядки по 2–3 раза, и каждый раз попадалась отличная крупная картошка. С этого поля мы обычно собирали пять машин картошки, а тут накопали тридцать».
Рассказывает инокиня Иустина: «Рабочих рук в монастыре не хватает, и однажды уже после смерти о. Трофима на уборку картошки смогли послать лишь четверых — меня, одну болящую сестру и двух стареньких паломниц. Тракторист накопал нам в этот день очень много рядков, а ночами бывали заморозки, и выкопанную картошку нельзя было оставлять в поле. Но разве вчетвером столько убрать? Мы падали от усталости, выбившись из сил, а день уже клонился к вечеру. И тут я стала что есть мочи молить о. Трофима о помощи и запела стихиру: „Святии мученицы, иже добре страдаша и венчашася, молитеся ко Господу спастися душам нашим“. И вдруг откуда ни возьмись выходят на поле много сестер — человек десять, наверно. Я даже глазам своим не поверила.
У нас в монастыре теперь обычай — перед работой мы молимся о помощи новомученику Трофиму. И он, действительно, помогает нам».