— Зачем?
— Не знаю. Вот такие мы, человеческие женщины. Немудрые и недобрые, какие бы надежды не возлагали на нас всякие тёмные эльфы. Когда нам по-настоящему больно, можем сказать любую ерунду, не думая о последствиях. Чтобы тоже сделать больно в ответ, хотя бы словом, если действием не получается…
— Понятно, — сухо ответил дроу и, подбирая слова, тихо добавил: — Я не буду оправдываться. Если сможешь — прости.
Аталь внимательно смотрела в невозмутимое лицо, понимая, что больше не хочет видеть такое выражение в его глазах. Что угодно — злость, презрение, недоумение — всё равно. Только не это усталое, тяжёлое равнодушие. И тут упрямое любопытство, тихонько высунув длинный нос, поспешило вклиниться в нестройные ряды нахлынувших чувств.
— Покажи мне.
— Что?
— Вчерашний вечер. С момента, как ты получил Вестник.
— Нет, — отрезал тёмный, непреклонно скрестив руки на груди.
— Почему?
— Это ничего тебе не даст. Неважно, как и почему так получилось. Это был мой выбор, и я готов к его последствиям. Ты тоже должна принять решение. Сама. Здесь и сейчас. И я не дам тебе возможность поискать оправданий или поводов для упрёков в моих воспоминаниях.
Аталь застыла. Здесь и сейчас. Поверить и простить? Остаться друзьями? Нет, не тот случай. Это не Анрэй, расстаться с которым невозможно, как руку себе отрезать. Если она отпустит Кристарна — больше его не увидит, даже если глупое сердце вновь разорвется напополам. Хотя, кто может знать, чего ожидать от тёмного эльфа, который сам себе на уме, да ещё и полностью подвластен приказам своей Повелительницы? Здесь и сейчас…
Она легонько коснулась его щеки, на которой ярким пятном расцветал отпечаток её ладони, и заглянула в глаза. Крис смотрел в ответ, спокойно, не мигая. Хотя вихрь её сомнений, носившийся вокруг, отвлекал сумасшедшим хороводом. Вдруг этот калейдоскоп внезапно остановился на уверенном решении, да так резко, что у тёмного дыхание перехватило.
— В следующий раз, когда будешь делать подобный выбор, имей в виду, что я не мудрая, не добрая и вообще совершенно не соответствую вашим странным представлениям о женщинах. И будь ты хоть трижды Повелитель и четырежды великий воин, я обещаю, что… — тут голос её сорвался с драматического шёпота на пронзительный, звенящий голос, — прибью на месте, зараза ты остроухая. Глаза выковыряю, уши отрежу и нос откушу! А потом подниму симпатичного зомби, полюбуюсь и снова прибью. И так пока не надоест, а надоест мне не скоро. И не смей улыбаться — на меня это не действует!
Кристарн расхохотался и прижал к себе девушку, сверкающую глазами, как синеглазая кошка.
— О, как же мы ошиблись, приняв тебя за воплощение женской доброты и мудрости! Да ты, оказывается, кровожадна и мстительна? Только, боюсь, убить меня не получится. Но я впечатлился и проникся по самые уши. Правда.
— Ты даже не представляешь, насколько я становлюсь изобретательна, если меня довести, — сердито ответила Аталь, чувствуя, как обида, выплеснувшись из глубины души, перестала отравлять её мысли. — И уж поверь, что-нибудь я обязательно придумаю, выбиральщик!
— Тогда дай мне право не становиться больше перед выбором, — серьёзно произнёс Крис.
— Это как? Табличку с угрозами ко лбу приколотить? Будешь в зеркало смотреть, меня добрым словом вспоминать и, заодно, всяких дриад озабоченных отпугивать…
Кристарн терпеливо переждал очередную порцию чёрного юмора, продолжая пытливо смотреть в её глаза, словно надеясь отыскать там нечто безумно важное и потерянное им лично. Целительница неожиданно для себя порывисто обняла задумчивого дроу и потянулась поцеловать в щеку, ещё хранившую отпечаток её ладони. Но, наткнувшись на похолодевший взгляд зелёных глаз, замерла, остановившись на полпути.
— Не надо.
— Я… ты не понял. Извиниться хочу за дурацкие порывы. И закрепить перемирие.
Глаза тёмного немного оттаяли, но лишь на мгновение.
— Ни о каком перемирии не может быть и речи.
Девушка хотела раздражённо отстраниться — опять, гад такой, чудит! Сколько ж можно издеваться над её терпением? Но сильные руки не пустили, бережно удержав в объятиях.
— Только полная и безоговорочная капитуляция. Мне нужна ты. Прямо сейчас и навсегда. Не потому, что ты видела во снах, не из-за жалости, сочувствия или сострадания, не из желания помочь, не для дружбы и не для утоления любопытства. И не потому, что мне с тобой легко и светло, даже когда ты достаёшь своими глупыми вопросами, злишься или закрываешься от меня.
Я люблю тебя. Всю, целиком и полностью. От растрёпанных волос, вздёрнутого подбородка и самых прекрасных в мире глаз, до маленьких пяток, упрямо бредущих по дороге, известной одной тебе. Дай мне право идти с тобой. Рука об руку. Всегда. Я знаю, что ты — моя, с того самого момента, как ты захлопнула дверь прямо передо мною. И ты, в глубине души, тоже это понимаешь, поэтому и смогла меня простить. Просто почему-то не осознаёшь. Пока не осознаёшь… Ну посмотри же на меня! — его голос утратил шелковистую лёгкость, зазвучал властно и настойчиво.
Аталь подняла глаза и утонула в зелёном пламени. Словно растворился шумящий лес, спящие спутники и весело потрескивающий костёр, возле которого они стояли ещё мгновение назад. Осталось только его лицо, немного побледневшее от волнения, но уже десятки, сотни, тысячи лет как знакомое и родное. И горящие глаза, в которых читалось только одно:
«Это же Я, неужели ты не видишь?».
И тонким клочком папируса от поднесённой свечи где-то внутри внезапно вспыхивает огонь. Сердце стучит так быстро, будто собирается выскочить из груди и полететь навстречу к другому, так же нетерпеливо и стремительно стучащему сердцу, не в силах дождаться, пока ошеломлённый мозг хозяйки очнётся, подтвердит и осуществит это движение…
И руки непроизвольно, до боли сжимают чужие сильные плечи… Да нет, какие там чужие — свои, родные плечи, крепкие и надёжные руки, тонкую талию, часто вздымающуюся грудь…
И долгожданный поцелуй, нежный, желанный и такой необходимый! Словно кружка прохладной воды после длительного блуждания по палящему солнцу, как глоток воздуха, после удушающего пребывания под водой, будто твёрдая земля, под ногами уставшего пловца или лепёсток живительно-тёплого огня для замёрзшего путника…
А пламя внутри крепнет, растёт и, взорвавшись, захватывает тебя полностью. И ты горишь, ровным, ярким, ликующим пламенем, забывая, что нужно дышать, растворяясь без остатка в зелёных (или синих?) глазах, пока не приходит чёткий ответ-понимание:
«Да, я знаю. Это — Ты!»
— Аль, прекрати, немедленно!
Смеющийся, родной голос, переходящий в обжигающий горячий шёпот, в одно мгновение переплавляет все сомнения в лёгкий невесомый пар, срывающийся облачком с её губ.
— Аль, ну не здесь же! Аль…
— Не смей. Мной. Командовать! — сверкают синие глаза.
Приглушённый стон и победный возглас. И странное то ли заклинание, то ли просьба слетает чёрным плащом с нетерпеливо выпрямленной руки:
— Тьма, сокрой мой Свет!
Проснувшись утром на плече любимого мужчины, Аталь сделала сразу несколько полезнейших выводов. Во-первых, что если каждый вечер не объявлять громогласно подъём на рассвете, потом будет не так стыдно валяться до полудня. Во-вторых, что валяться до полудня рядышком с любимым — очень даже приятно и гораздо более занимательно, чем какое-то там путешествие. В-третьих, что тёмная магия способна на весьма любопытные заклинания, например, создание непроглядно-чёрного и (судя по тому, что их до сих пор не разбудили) звуконепроницаемого полога, помогающего безответственно влюблённым соням нагло оттягивать момент пробуждения.
Поделившись своими размышлениями с теплым плечом Кристарна, и предложив всему остальному дроу вспомнить о важности их путешествия в целом и его патриотичном долге перед волей Повелительницы в частности, Аталь получила информацию для четвёртого вывода. Из которого следовало, что при малой толике изобретательности на всемогущую волю вышестоящей руководительницы можно запросто наплевать, если она расходится с желаниями любимой женщины.