— Други мои боевые, на Русь пришли печенеги. Так случилось, что нам первым выпало преломить с ними копье, а там подоспеют дружины киевские. Не выдайте князя вашего, а уж я в долгу не останусь. За мной, други!

С тем поворотил князь своего коня и легкой хлынью направился к распахнутым воротам.

У самых ворот, откуда-то сбоку, явился вершнем Блуд, пристроился к князю рядом.

— Я ж тебе велел ворота за мной затворить, — сказал Владимир.

— Я воевода, а не привратник, Владимир Святославич. Ворота затворить могут и женщины.

— Ну, смотри.

Они выехали в степь. Блуд сказал, указывая в сторону:

— Надо либо к броду, либо к мосту. Они там пойдут.

— Зачем мост не разобрали?

— А кто знал, что они ныне явятся. Мост смердам для переезда нужен, вброд на груженой телеге не поедешь.

— Тогда скачем быстрее, может, успеем раскидать его. И они пустили коней в слань[66]. Дружина не отставала.

Но как ни спешили, на подъезде поняли, что опоздали. Печенеги уже были видны.

— Давай им наперерез, — приказал князь и оглянулся на дружину: — Подтянись, мужи! Бьем с ходу!

Вряд ли кто слышал его команду в топоте сотен копыт, но по тому, как князь потянул из ножен меч, догадались: сейчас схлестнемся.

Увидев русскую дружину, печенеги отворачивать не стали, а напротив, определив ее малочисленность, двинулись на сближение.

Владимир, по давно заученному правилу, выбрал «своего» печенега, который мчался ему навстречу, и все внимание сосредоточил на нем. Но и печенег был, видимо, воин опытный, тоже наметил «своего» противника, а именно Владимира, и изготовил к удару свою кривую саблю. Печенег по блеску доспехов догадывался, что перед ним не простой воин, возможно даже князь, и срубить такого будет не просто, но зато почетно и выгодно.

Все эти мысли были не столь доли, как говорится, они пронеслись молнией в буйной голове воина, а в следующее мгновение она уже слетела с плеч.

Достал своим мечом князь и второго, и третьего, однако не уследил за саблей, опустившейся ему на голову справа, почти сзади. Ощутил только чудовищный удар, словно шлем рассыпался, в очах полыхнуло огнем, и все пропало.

Очнулся Владимир Святославич, словно вынырнул из темноты, и увидел перед глазами грязные неошкуренные бревна, которые ходили ходуном и скрипели под копытами коней, мчавшихся по ним. Увидел близко над собой испуганное лицо Блуда.

— Слава Богу, живой, — сказал воевода, но от грохота копыт слов князь не слышал, угадал их по движению губ.

— Где я? — спросил Владимир.

Воевода ответил, но князь не услышал, тогда Блуд склонился к его уху:

— Мы под мостом.

Повернув гудевшую голову, князь увидел около еще несколько своих дружинников, с тревогой слушавших грохот копыт, несшийся сверху. И догадался Владимир, что это все, что осталось от его отряда. А по мосту скакала, казалось, бесконечная орда. Топот, крики, храп и ржанье коней. Стоило кому-то из печенегов заглянуть под мост… Все понимали: это может случиться в любое мгновение, и тогда смерть — под кривыми саблями поганых или, того хуже, — позорный плен.

Но вот вражье войско прошло, топот копыт стих вдали, потом проскакал по мосту, видимо, отставший. И стало тихо.

— Где остальные? — спросил Владимир.

— Нас смяли, — отвечал Блуд. — Их же тьма. А нас?

Князь понял, что дружина перебита и Блуд не хочет говорить ему об этом прямо.

— А как я попал сюда?

— Когда тебя свалили в самом начале, мы с отроками соскочили с коней и уволокли тебя под мост. Остальные рубились. Сочтя, что тебя убили, рубились отчаянно. Ну и, видно, погибли, а некоторые, кажется, ускакали в крепость.

— Как же печенеги не додумались сюда заглянуть? Они же видели, как вы меня тащили.

— Видели, наверно, передовые. А их наши повырубили. То и спасло.

В это время с южной стороны опять послышался топот. И опять загудел, заскрипел над головами мост. Схлынул и этот немалый отряд печенегов.

— Кажись, вся степь поганая поднялась, — сказал князь.

— Самое время, смерды хлеб убрали, вот и повыскребут все. Ныне ж Преображение Господне, чай.

— Правда. А я и забыл, прости меня, Господи.

Владимир прикрыл глаза, зашептал истово более для себя, нежели для Него: «Господи, прости меня. Господи, спаси нас. Веруя в Тебя единого и спасения ради поставлю в Василёве храм Преображения в Твою честь, ибо Твое есть царствие небесное во имя Отца и Сына и Святого Духа и ныне, и присно, и вовеки веков. Аминь».

Несколько раз мысленно побожился князь, что соорудит храм Преображения Господня в честь своего спасения и отроков, его спасших. И сразу утвердился в мысли, что Бог их спасет.

До самой ночи просидели они под мостом в тревожном ожидании беды, лишь с наступлением темноты немного успокоились, хотя из степи то с одной, то с другой стороны слышались крики и топот копыт. Печенеги рыскали, ловя коней погибших воинов, снимая с убитых оружие, сапоги, брони — все, что представляло какую-либо ценность.

Пришлось и ночь просидеть, скорчившись, под мостом, и первую половину дня наступившего. Лишь после обеда услыхали они наконец родную речь, хотя и срамную, но для слуха приятную. Это киевляне гнали печенегов. Многих хватали руками, валили с коней. Знали, за пленных можно взять хороший выкуп, а если посчастливится обратать кого-то из ханских родичей, то можно и разбогатеть.

Князя Владимира привезли в Василёв уже ввечеру. И хотя у него все еще болела голова после печенежской сабли, он отслужил с иереями благодарственный молебен, где объявил, что завтра же закладывает в центре Василёва храм Преображения Господня по обету, данному им на краю гибели, которую Господь от него и отвел.

И правда, утром вместе с плотниками князь отобрал добрые сосновые бревна и лично сделал первый заруб угловой лапы, положив тем начало срубу. А потом замахали, затюкали топорами пять плотников, чтобы в неделю возвести стены и покрыть храм, за что князем была обещана тройная плата.

В Киев послали гонцов — звать всех бояр на пир в Василёв, который князь устраивал в честь своего чудесного спасения.

По такому случаю привезли из Киева триста корчаг с медами, искусных поваров, и даже гусляра не забыли, самого лучшего песнопевца — Хому Сивого доставили, который должен был воспеть сие славное событие. Приехал и лечец княжеский, приступивший сразу к лечению княжьей головушки, которая не переставала мучить Владимира.

— Гудит башка-то, гудит, — жаловался он лечцу. — Ты уж постарайся, дружок, к пиру изладь ее.

— Постараюсь, князь, — обещал лечец. — Поганый постарался, что ж мне остается. Шлему скажи спасибо, Владимир Святославич. Кабы не шлем, нечего было бы мне излаживать.

И лечец постарался, вылечил Князеву головушку. На пиру был здоров Владимир Святославич и, как всегда, весел и улыбчив, Хома Сивый это даже в песне не забыл помянуть:

Успехи Владимира Святославича на западных границах тревожили польских и чешских правителей. Жить обочь со столь удачливым ратоборцем было небезопасно, в любой миг может устроить набег. Великий князь Польши Болеслав решил искать мира с Русью через породнение с великокняжеской семьей, как и советовал ему покойный отец.

Вызвав к себе Горта, Болеслав наказывал ему:

— Поедешь в Киев главным послом от меня, повезешь для Владимира и его жены подарки. Убеди его, что мы ищем с ним мира. Слышишь?

— Слышу, Болеслав Мечиславич.

— Только мира. И ради того просим себе в жены его дочку Предславу. Ну, чего скривился?

— Так ведь у тебя уж и жена, князь, и деток куча.

— Твое какое дело? — оборвал боярина Болеслав. — У него, у Владимира, жен-то эвон сколь, и ничего, не прокис. А мне эта Предслава не столь для утехи, сколь для мира с Киевом нужна. Понял?