Убитый горем после смерти Эдгара, Карл выстроил свою теорию прибавочной стоимости. Вот что, оказывается, является причиной борьбы и смены властей. Он выделил абсолютную и относительную прибавочную стоимость; постоянный и переменный капитал. Эти концепции под другими названиями до сих пор входят в основу современной экономической мысли, даже среди самых либеральных ее представителей.
Карл чувствовал, что держит в руках главное звено, связующее до сих пор неподвижную экономическую теорию с ходом истории. Но ему ясно и то, что это лишь догадка: еще столько всего нужно уточнить!
Новое горе: 17 февраля 1856 года он узнал о смерти Генриха Гейне, вновь обратившегося к вере. Они не виделись с тех самых пор, как Карла выслали из Парижа одиннадцать лет тому назад. Они переписывались. Гейне даже был одним из тех редких людей, с кем Карл ни разу не поссорился. Он как будто заменил ему рано утраченного дядюшку-раввина, как Энгельс занял место его преждевременно умершего брата.
Политическая ситуация тоже не вызывала оптимизма. После Парижского договора 30 марта 1856 года, подтвердившего поражение России, новый царь Александр II предпринял масштабные реформы: он отпустил на волю 50 миллионов крепостных, придал гуманный характер правосудию, открыл доступ в университеты для разночинцев. Но это не уняло бунтарей. Их протесты и чаяния выражали поэты и писатели — Лев Толстой, Федор Достоевский, Иван Тургенев. Тургенев придумал название для зародившегося революционного движения, одновременно популистского, националистического и самоубийственного — «нигилизм».
Англия замкнулась в «роскошной изоляции», чтобы продолжать свой необычайный экономический подъем и укреплять обширные колониальные завоевания. Текстильная промышленность развивалась благодаря хлопку с юга США, собранному многочисленными рабами, а также благодаря новым рынкам, образовавшимся в колониях из-за уничтожения местного текстильного производства, но самое главное — благодаря техническим новинкам.
В то же время в Париже Гюстав Флобер, написав «Госпожу Бовари», подвергся преследованиям со стороны поборников морали.
Карл снова впал в депрессию и думал: «Зачем?» Революция невозможна; он сам живет в лачуге изгнанника, далеко от дома, и за три года похоронил троих своих детей. Он чувствовал себя в ответе за все это. У него больше нет надежды, нет причин писать или заниматься политикой. Он снова побуждает Женни оставить его и вернуться с детьми в Германию. Она отказывается. Ему остается только ждать смерти оставшихся детей, кончины Женни и своей собственной.
Он еще не знает, что вскоре все изменится.
Глава четвертая
ВЛАСТЕЛИН ИНТЕРНАЦИОНАЛА (1856–1864)
В несколько месяцев, с 1856 по 1857 год, когда Маркс был отрезан от всего, оказался без денег и без сил, подавленный горем и нищетой, его судьба круто изменилась: появились деньги, условия жизни улучшились, революция забрезжила впереди, он снова очутился в центре международной деятельности, его концепция оформилась, теория развивалась. В тридцать восемь лет он вновь обретет смысл жизни.
Весной 1856 года, узнав, что ее мать при смерти, Женни бросилась в Трир; ее сводный брат, все еще занимающий пост министра внутренних дел, снова выхлопотал для нее вид на жительство. С явной гордостью Маркс пишет Энгельсу 10 апреля 1856 года: «Моя жена получила паспорт из Берлина по особому высочайшему распоряжению Его Величества. В мае она уедет в Трир со всем семейством и пробудет там три-четыре месяца».
Карл не говорит (но наверняка об этом думает), что наследство вытащило бы их из нищеты. Ему уже лучше. Кажется, в очередной раз чья-то смерть (или ее предвестие) помогло ему избавиться от некоей зависимости.
Четырнадцатого апреля, всего через четыре дня после письма Энгельсу с сообщением об отъезде Женни, он впервые за последние четыре года появляется в официальной жизни левых сил и эмиграции — произносит речь на ежегодном банкете «Народной газеты» чартистов. Это выступление проникнуто высокой поэзией и душевным подъемом, которого он уже давно не являл публике. Казалось, он вновь увидел возможность действовать для самого себя и для всего рабочего класса, словно предвидел конец одновременно собственного заточения и бездействия пролетариата. Он заговорил тем же тоном, так же пламенно, как в годы своей юности. Горечь ушла. Возможно, в тот вечер он вспоминал о Гвидо, Франциске, Эдгаре — они не увидят грядущих потрясений, которые, по его мнению, не имеют ничего общего с политикой: «Эта революция — не открытие 1848 года. Паровой двигатель, электричество и различные изобретения носят революционный характер, причем гораздо более опасный, чем буржуа Барбес, Распайль и Бланки!» Далее он отдает дань уважения английскому рабочему классу, гостем которого является в этот вечер: «Английские рабочие — первородное дитя современной промышленности. И наверняка они не последними стремятся к социальной революции, тоже дочери той же самой промышленности; такая революция принесет освобождение всему их классу, всему миру; она станет такой же интернациональной, какими являются сегодня власть капитала и рабство наемных рабочих». Затем он произносит своего рода политическое пророчество большой художественной силы: «В Средние века в Германии существовало тайное судилище, так называемый „Vehmgericht“. Если на каком-нибудь доме был начертан красный крест, то люди уже знали, что владелец его осужден „Vehm“. Теперь таинственный красный крест начертан на всех домах Европы. Сама история теперь судья, а исполнитель ее приговора — пролетариат».
Его великолепная речь, произнесенная на едином дыхании, с сильным рейнским акцентом, вызвала овации.
Руководитель почившего в бозе Союза коммунистов вернулся. Отныне до самой смерти Маркса, да и много позже, в мировом левом движении уже ничто не будет делаться без него.
В тот момент, когда Женни с тремя дочерьми приехала в Трир к одру своей матери, никому не известный юноша Otto фон Бисмарк изложил в Берлине свои идеи, от которых никогда не отступится: в Германии нет места двум большим державам; рано или поздно Пруссии придется столкнуться с Австрией; она должна к этому готовиться: вооружаться и заключить союзы, прежде всего с Францией. «Во внешней политике, — писал он 21 мая 1856 года, — я свободен от всяких предрассудков… Франция интересует меня лишь постольку, поскольку оказывает влияние на положение моей родины».
Этот человек будет на первых ролях в истории Европы; в том числе он окажет решающее влияние на судьбу Маркса и окажется одной из причин явления, которое после Маркса и вопреки Марксу станет известно как «марксизм». Возводя Прусское государство, он сделает его оплотом тех, кто намеревался противопоставить националистический социализм интернационалистическому социализму Маркса. Именно через него пройдет развилка путей, ведущих к двум самым ужасным извращениям следующего века.
Женни прибыла в Трир как раз вовремя: в конце мая 1856 года госпожа фон Вестфален скончалась. Опасаясь, что брак с революционером лишит ее прав на наследство, Женни написала сводному брату в Берлин, и тот любезно ответил ей из министерства, с вершины которого царил над страной: «Нет никаких сомнений в том, что вы с Эдгаром являетесь наследниками; в случае возникновения временных финансовых затруднений поскорее напиши мне, я пришлю тебе все необходимое». Это письмо показывает, что связи между ними не были порваны, и подтверждает тот факт, что Женни, если бы попросила, смогла бы получить от своих родственников помощь, которой ей так не хватало в худшие моменты пяти последних лет.
В июне Женни уехала из Трира, забрав наследство в 120 фунтов стерлингов и часть наследства своего отца, хранившуюся у одного трирского банкира на счете, заблокированном после ее отъезда тринадцать лет тому назад. Никто не знал, где найти Эдгара, не вернувшегося из Америки, чтобы вручить ему его долю наследства. Женни думала, что ее брата нет в живых.
Узнав о наследстве из письма Женни, Карл попросил ее забрать десятки книг, которые были оставлены под залог в Кёльне в июле 1849 года, когда ему не хватало денег на издание газеты.