Туннель начал расширяться и через короткое время превратился в огромную бесформенную пустоту, в причудливую пещеру где-нибудь глубоко в скалах. И тьма вокруг стала не сажево-чёрной, а разбавилась коричневым, вишнёвым и красным.

Я бездумно, безучастно созерцал всё это. Я отчего-то знал, что всё это ещё не главное, не настоящее, это лишь переход, лишь предвестие к главному.

Пустота, в центре которой я плыл, была не совсем пустой, рядом со мной чувствовались лёгкие движения, чьи-то извивы, повороты. Что-то опускалась-поднималось, замирало на месте, приближалось ко мне вплотную, удалялось от меня. Источники этих движений были беззвучны, невидимы, я мельком удивился: как же я всё-таки их ощущал, чем или кем они были? Возможно, они были такими же как я?

Потом вдруг быстро погасло чёрное.

Исчезло впечатленье тьмы, тёмных скал, камней, тяжести, гнёта. Само понятие об этом бесследно стёрлось.

А вместо того вокруг меня, во мне грянуло что-то совершенно непостижимое. Вокруг родилось новое пространство без верха, без низа, без дали, без близи, без чётких границ. Без возможности его осмысленья. Я сам не отделялся и не отличался от него, я был его частью, одной из важнейших его частей; при желаньи — я мог ощутить себя им всем, цельно-огромным, я мог вместить, отобразить в себе всё пространство, а потом сузиться, сложиться в одну любую его малую часть, даже в одну его точку. Ни я, ни пространство не имели размеров-соотношений.

И в пространстве, и во мне напрочь отсутствовали предметы, образы предметов, суть — представление о предметах. Длина, ширина, высота, масса, время — эти категории тоже здесь ничего не значили: они лишь кратко отзвякнули во мне — эхо чего-то забытого.

Зато были цвета. Цветов-оттенков существовало не семь, не семьдесят, не семь тысяч, а миллионы… миллиарды. И все они двигались, взаимопревращались, пропадали и рождались заново. Цвета не являлись цветом чего-то или кого-то, не окрашивали определённый объект, часть пространства. Они жили собственной причудливой жизнью и несли в себе острый смысл. Вот только смысла, сути, назначности их я не мог понять поначалу. И от этого ощущал неуют, ущербность. Потом, постепенно, медленно допонял.

Цвета-оттенки — это информные волны. Это язык. Это мысли, это средство общения… и результат общения существ в пространстве. Существ… Опять очень плавно и неспешно, без потрясений, как само собой разумеющееся, доходило: пространство было обитаемо. Пространство принадлежало разумным существам. Таким же, как я. Как я? Я был одним из них. Иначе бы я их не обнаружил. Существа нельзя было обнаружить органами чувств моего прежнего бывшего мира. Значит, я уже… Я покинул свой прежний мир. Навсегда? Я попытался ужаснуться этому открытию, но не смог. Прежние чувства уже не работали во мне. Вместо них рождались другие. Я с любопытством наблюдал происходящее.

Существам было не тесно в пространстве, они не имели ни размеров, ни массы, ни срока жизни. Они все двигались, свободно проникая сквозь друг друга и сквозь меня. Это приятно-волнительное ощущение: свежеветренный пьянящий порыв, по прежним чувствам-понятиям; а главное, теперешнее: цвето-порыв, цвето-всплеск, цвето-восторг… Эти съединения и разлёты бестелесных обитателей пространства происходили непрерывно, я, как и остальные, привык к ним, стремился к ним. Всё пространство пульсировало цветными шквалами. Я понял, что все мы в этом пространстве являем много-целое, прекрасное ОДНО с нашим общим сверхдухом, сверхсознаньем. Мы можем всё. Мы не хотим ничего. Лишь съединений — разлётов, съединений — разлётов, информных исторгов наших сущностей… наших и тех, кто ещё достигнет насих будет ещё много, превозмогших убогое прежнее бытиё… чем больше их будет, тем многозначней наш смысл. Съединенья — разлёты. Наслажденье — познанье. Совершенство себя в интеллектном энергомире. Я — всё. И всё — я. Мы. Он. Конгло. Первый обитатель этого восхитительного мира. Единственный. Другие не нужны — невозможны. Любые другие станут Им. Мною. Нескончимым. Способным нести вселенскую Истину — Абсолют. Конгло. Ничего. Кроме…

Вокруг продолжал своё неистовство океан чистых тончайших энергий, берущихся ниоткуда, исчезающих в никуда. Всё пространство, всё прошлое, настоящее и будущее являло собой миллиардоцветную бурю, фантасмагорию, самый совершенный во вселенной мыслительный процесс, самый грандиозный чувственный акт. Любоваться этим можно было бесконечно. А участвовать в этом, принадлежать этому — было превыше любых надчеловеческих счастий.

Но что-то не всё обстояло благополучно в новом моём мире. Время от времени резкие неприятные рывки сотрясали пространство. От этого тускнели цвета, нарушалась гармония их сочетаний. Вместе с рывками-ударами возникал какой-то мутный нелепый сгусток — сизая пелена чужой энергии пыталась достичь меня. Я отстранялся, уходил от неё, но она не отставала, и с каждым рывком — а рывки становились всё чаще и жёстче — приближалась и, наконец, накрыла меня. Я метался, барахтался в душном отвратном мареве, тщетно пытаясь высвободиться. Бесцеремонная сила потянула меня вниз, я перестал быть невесомым, я, беспомощный, ничего не понимающий, падал в какую-то пропасть, на каменное дно, навстречу своей погибели. Сознанье моё померкло раньше, чем я достиг дна.

Глава одинадцатая

Когда я пришёл в себя, вокруг качались стены, об-шитые искусственной кожей, снижался мне на голову и взмывал вверх наглый потолочный узор.

Я сидел в прежнем раскидистом кресле в прежнем фойе и чувствовал себя так, словно взлетел в этом кресле в космос с ускорением десять «же». В фойе не было ни души. Кресла вокруг были пусты. В голове тяжело, тревожно звенело. Во рту — сухость и горечь, в глазах — мелкая резь.

Сделав над собой неимоверное усилие, я поднялся с кресла, постоял, с трудом держа равновесие, тупо глядя вокруг. Почти не соображая, где я и зачем я. Чей-то невнятный приказ, тёмный окрик возник-всплыл во мне, повернул меня куда-то, повлёк вперёд.

Я дошёл до выхода в изнеможении, словно продирался по грудь в непролазном снегу. Что-то вязкое и упорное мешало идти, тянуло назад, я не мог и не пытался вникнуть, что именно.

Я кое-как выбрался из фойе, на неверных ногах спустился по ступеням, пересёк асфальтовую площадку и, не зная почему, направился к дальним зелёным зарослям, подальше от зданий, от Ствола, от всего что было… В голове у меня сквозь глухой звон проступали чьи-то слова. Я довольно долго шёл по густой траве среди кустов и одиночных деревьев.

Шаги мои становились всё уверенней. Войдя в заросли, я остановился, вздрогнул, словно окаченный ледяной водой. И «ледяная вода» смыла моё наваждение. На траве сидели Вела с Лёнчиком, встревоженно смотрели на меня.

— Боже мой! — бросилась ко мне Вела, а за ней и Лёнчик, — Жив! Наконец-то!

— Вы? Здесь? — приходил я в себя от изумленья, — Зачем? Что случилось?

— С тобой случилось, Игорь! С тобой. Вторые сутки — никаких вестей, никаких посылов!

— Как, вторые сутки? — не понял я. Взглянул на руку, на часовой календарь. Поднёс часы к уху — тикают. Вот оно что. Это та самая обещанная мне минута. «Взгляд изнутри». Часов тридцать моё безжизненное тело провело в кресле в том проклятом фойе. А весь остальной я эти тридцать часов…

Я опустился на мягкую тёплую траву, вытянул ослабевшие ноги. Похоже, что компания призраков во главе с любезнейшим господином Дафтом бросила все свои немалые силы, чтобы ускорить процесс моей дематериализации. Я все же вернулся. Вернулся… Сизая маревная энергопелена, невесть откуда взявшаяся… Упрямая сила, бросившая меня вниз…

— Вела! — я взял её за хрупкие плечи, — Вела! Ты? Как?.. Как ты узнала?

— Не знаю. Почувствовала. Когда человека любишь, то… всё про него чувствуешь. Ждали-ждали… От тебя — ничего. Мы и пошли с Лёнчиком.