— Для печенегов эта канава маловата, — рассудил я, — конь её запросто перескочит. А вот машина — не пройдёт.

— Какие же тут машины? — удивилась Вела, — Кроме, разве что, автобусов-привидений.

— Наверное, есть там и машины и экскаваторы, — вздохнул я, — Но такое впечатленье, что душевную встречу нам там никто не готовит.

— И доблестных защитников Зги что-то не видать, — добавил Пенёк.

Мы спустились по обочине, обошли нелепый ров слева и поравнялись с зелёным гигантом — дубом.

Мы узнали этого красавца. «Страж дороги», как мысленно называл я его ещё двадцать лет назад. Сколько ему было лет — двести, триста — кто ведает? Он был, наверняка, старше всех деревьев, а значит и всего живого в городе. Многим згинцам он был знаком, любой проезжающий-проходящий по этой дороге не мог не обратить на него внимания. «Страж» провожал и встречал всех путников в начале и в конце их пути. Теперь он поджидал нас и, быть может, каким-то особым растительным зрением нас разглядывал, вспоминал, кто мы такие.

Мы подошли к дубу поближе — нельзя было пройти мимо, не выразив ему почтения.

Мы уже привыкли за эти дни к сверхвозможной, напряженной пышности здешних растений. Дуб не был расточителен, напряжен и показен. Он был собою, его сила и мощь была его собственной спокойной мощью и силой. Коренастый ствол в два обхвата, властный размах нижних ветвей-кряжей — кто когда смел мешать им расти, как вздумается? — взнесённые высоко и свободно вершинные ветви — какой такой ветер, шторм, ураган способен им всерьёз угрожать? Резная листва без числа, без просвета. Россыпи тугих желудей в траве под деревом.

Полюбовавшись зелёным гигантом, мы, было, тронулись дальше. Один Пенёк остался стоять в прежней позе напряженного внимания. Занятый некой мыслью, адресованной дереву. Или мыслью дерева к нему.

— Эй, — усмехнулся я, — Понимаю, что приятно пообщаться с родственником. Но ты же, кажется, не от дуба произошёл. Кроме того…

— Тихо! — оборвал меня Пенёк, не меняя позы.

Мы терпеливо подождали минуту — другую.

— Нет, — огорчённо вздохнул Пенёк, — не получается. Смутно всё. Может быть… Ты не хочешь составить компанию? А что? Сверху осмотрим окрестности. Сориентируемся. Где он, этот чёртов комплекс? Как лучше туда добраться?

— Да, вроде, и так понятно. В своём-то городе не заблудимся.

— Он хочет помочь нам, — посуровел Пенёк, — Он знает то, чего мы не знаем.

— Ладно. Полезли.

Мы всё вернулись под крону дуба. Вела, расположилась на рюкзаках, брошенных на траву. Мы с Пеньком подошли к стволу, закинули верёвку на нижнюю ветку, чтоб подтянуться к ней.

— А я? — воскликнул Лёнчик.

Я хотел Лёнчика оставить с Велой внизу, но, взглянув на его обиженное лицо, понял: лишить пацана этой исконной обезьяньей радости — слишком жестко. Вопросительно взглянул на Велу.

— Пусть лезет, — махнула она рукой, — Осторожней только.

— Мы скоро, — пообещал я.

Я помог Лёнчику взобраться на нижнюю ветку, сам подтянулся следом. Сверху послышался удивлённый голос Пенька.

— Зан-нятно! Кто-то до нас здесь уже неплохо устроился. Мнэ-э. Одноместный спальный номер с видом на город.

Мы увидели то, что с земли от нас загораживала густая листва. Деревянный щит, похожий на дверную створку от какого-то сарая. Точно — это и была дощатая, плохо оструганная дверь с ржавой ручкой-скобою, с ржавыми следами от петель. Дверь была притянута к веткам кусками проволоки, продетыми в щели меж досками, и держалась вполне основательно, так, что на ней можно было лежать, сидеть без большого риска свалиться вниз. Судя по тряпке, свёрнутой в комок, выполняющей, очевидно, роль подушки, на двери и лежали, и спали, и сидели. Кто-то не поленился втащить её сюда и соорудить себе гнездо-укрытие. От кого-то прятался неведомый обитатель дуба. Кто он? Где он сейчас?

Я развернул тряпичный ком — это оказалась куртка из серого плотного материала, ещё вполне новая и свежая. Я пошарил по карманам в надежде найти что-нибудь, указующее на хозяина. Обнаружил лишь смятую коробку спичек, да маленький сильно затупленный карандаш.

Карандаш был затуплен о дерево. На дверном щите была нарисована какая-то схема. Два круга, один, в другом. Внутренний — жирный, корявый, в середине его — маленькие зачернённые фигуры: кружок, квадратик и треугольник. Внешний круг — более тонкая, нервная какая-то линия. И от внешнего круга в середину устремлены несколько стрелок, очёркнутых с особым нажимом, с особой решимостью и, как показалось мне, злостью.

— Что-нибудь понимаешь? — обратился я к Пеньку, тоже разглядывающему рисунок.

— Мнэ-э. Рисовал человек неглупый, но вспыльчивый. Возможно, слегка не в себе. Возможно — и не слегка… Схема? Что-нибудь, вроде плана военных действий. Направление удара — стрелки. В круге — зна ки, объекты действий, закрашены в чёрное… чёрное — плохое. Человек настраивал, готовил себя… к чему? К бою? С чем? Может быть, с тем, что там? он кивнул в сторону города.

— Да. Человек жил здесь. И, видимо, немалое время. Прятался от кого-то или чего-то. Почему на дереве?

— А где же ещё? — удивился Пенёк, — Надёжней убежища не придумаешь. Дуб защитил его от врагов, от враждебной энергии. Знаешь, какой у него энергослой? И, может быть, даже научил, как с ними бороться, с врагами.

— Что же он решил делать, этот герой — одиночка?

— Он не одиночка. Их двое. Вместе с деревом.

— Ров почему-то начинается около дерева. Ты думаешь, это его рук дело?

— Очень возможно. Только, зачем?

— Вот именно. Зачем?

— Давай спросим у дуба.

— Как это? — не понял я.

— Так. Сиди. Молчи. Слушай, — распорядился Пенёк. Сам откинул голову, полуприкрыл глаза, застыл в отрешеньи. Быстро это у него получилось.

Мне пришлось последовать его примеру. Я поудобней устроился на разлапистой ветке, прислонился спиной к стволу. Как мог, стал сосредотачиваться. Мысли и чувства мои должны были рассвободиться, лёгкими прохладными дуновеньями разброситься в полёт, чтобы их потом плавной причудой полёта притянуло к себе, вобрало в себя это удивительное могучее существо, мудрое дерево. Оно ощущало наш мир задолго до нас и будет ощущать его долго-долго после… Да, почтительным мыслежестом коснуться под землёю изглубока корней его, огладить суровый ствол, доверчиво внырнуть в зелёную тучу лиственной кроны. Восхищённо внять его величественной простоте, покою, сообразию. И услышать, наверное… услышать…

Я услышал… ощутил что-то: бесстрастную медленную волну, бесконечный ровный прибой, терпкие неострые пульсы-посылы, нелад, невнятное беспокойство. О чём? О какой-то несделанности… о неуспеньи чего-то — необходимого, неотложного недоступного…

И всё. Ничего конкретного, никаких чётких сведений, указаний, хотя бы намёков к действиям. Я был всё-таки глух к сокровенному языку дерева. Я был слишком занят своими насущно человеческими мыслями и проблемами. Которых было хоть отбавляй. В том числе, например, следить за Лёнчиком, не принимающим участия в наших медитациях и увлечённо лазающим по верхним веткам.

Пенёк был лучше сконцентрирован, глубже погружён в транс и, уж конечно, более способен понять дерево, извлечь из общения с ним нужную информацию. Надеюсь, потом он нам что-нибудь объяснит.

— Эй, — звонко крикнул Лёнчик, — Смотрите-ка. Там, за холмом. Какой-то трактор.

Я, не мешкая, полез к Лёнчику. С высоты травянистый взгорок распрямился, по другую сторону его продолжился ров, и предстал автор оного. Одинокий трактор на колёсном ходу старательно расклёвывал ковшом зелёное поле. Сизый дымок прыскал из выхлопной трубы. Но звук мотора был почти не слышен, очевидно, сминался плотным встречным ветром.

Действительно, бессмысленный ров выкапывался по дуге вдоль города, не приближаясь к видневшимся вдали слева крышам одноэтажных домов. А много-много дальше, над россыпью этих крыш, над волнами садовой и уличной зелени я различил размытые контуры высоких, странно высоких для низкорослой Зги, отчуждённых, словно висящих над городом зданий. По-всему, это и были корпуса научного комплекса, а где-то рядом с ними и сам Ствол — исток всего происходящего.