— Что там? — раздался снизу недовольный голос Пенька. Мы с Лёнчиком своей вознёй помешали его безмолвному диалогу с дубом.

— А там наш загадочный древесный жилец. Он, оказывается, увлекается экскаваторным делом. Или это кто другой?

— Это он, — строго сказал Пенёк.

— Слезаем, — скомандовал я. — Надо срочно познакомиться с этой героической личностью.

Трактор был стар, расхристан. Краска кабины и капота облупилась, выгорела, потеряла прежний цвет, стёкла были покрыты паутинами трещин. Ковш и цилиндры гидропривода тронулись ржавчиной, мотор зарос промасленной пылью. Но машина работала, надрывно тарахтела, ковш сердито скрежетал по сухой земле, тяжело вгрызался в неё, захватывал очередную порцию, переносил её в сторону, чуть не половину просыпая по дороге. Мастерство экскаваторщика оставляло желать…

Человек в кабине, поглощённый своей работой, заметил нас только вблизи. С трудом различимое за разбитым стеклом лицо его дёрнулось, отпрянуло вглубь кабины. Мотор заглох, ковш застыл в воздухе. Дверца кабины не открывалась, безвестный землекопатель не торопился нам навстречу. Видимо, наше внезапное появление не вызвало у него большой радости.

Мы с Пеньком подходили первыми, а Вела с Лёнчиком слегка поотстали. Я сделал им жест, чтобы они подождали в отдаленьи — может быть, так экскаваторщик меньше испугается непрошеных гостей, не рванёт спасаться бегством. Гоняйся потом за ним по полю, чтоб успокоить и поговорить.

— Эге-ей! Земляк! — дружески замахал я ему руками, растянул губы в благодушной улыбке, — Свои мы, свои! Всё в порядке. Потолковать бы!.. А?

Дверца кабины осторожно приоткрылась. Показалась грязная рука, держащая в кулаке стальную монтировку. Видимо, нам в назиданье. Затем высунулась голова — всклоченные волосы, густая щетина на подбородке, острые настороженные глаза. Наконец на землю спустился мужчина — худой, сутулый, нескладный, с непропорционально длинными руками, с массивной головой на тонкой шее. Взгляд недоверчив, непрост, замкнут в себя.

Я шагнул ему навстречу. Он на шаг отступил, демонстративно, но неумело подняв, как боевой меч, монтировку.

— Кто вы такие? Ч-чего надо?

Голос его был хрипл, плохо поставлен в интонациях, как у человека, который длительное время ни с кем не разговаривал.

— Мы згинцы. Коренные жители, — сказал я, как можно мягче, дружелюбнее, — Мы прошли через Кайму. Мы прошли больше ста километров до своего города. Мы хотим разобраться, что происходит здесь. Нам нужна ваша помощь. А может быть, и вам — наша?

Я внимательно следил за его взглядом, опасаясь, что в нём всё-таки проявятся признаки ненормальности, помешательства, либо тихого-мирного, либо — чего доброго — агрессивного. Уж очень нелепым было то, чем он здесь занимался. Но нет, не проявлялись. Он тоже разглядывал нас с явной опаской, весь на пружинах, готовый — вдруг что — защищаться своей монтировкой или бежать прочь. Мои слова не убедили его в нашей благонамеренности. Не верил он мне. И похоже, были у него к этому свои причины. Были…

Внешнее состояние древесного отшельника, фаната-экскаваторщика вызывало сочувствие, даже жалость.

Костлявые узкие плечи — замызганная футболка висела на них мешком. Как, чем он питался здесь, может быть, желудями с дуба? Тёмные круги под глазами, воспалённые веки — знак тяжкой, неизбывной устали. Постоянные движения головой, быстрые гляды-оглядки, привычка-готовность к опасности с любой стороны, со всех сторон сразу. Видно, досталось ему тут. От кого?

— Дружище, поверь, мы с добром пришли, — продолжал я, — Ты — первый разумный человек, которого мы встретили. Ты уже давно здесь, да? Расскажи, что произошло с тобой? Зачем ты копаешь эту канаву?

Человек пошевелил потрескавшимися губами, что-то пробормотал сам себе.

— Не доверяет он нам, — сварливо сказал Пенёк, — Видишь — не внушаем мы ему. Гражданин копает траншею. Готовится к войне. Составлен план генерального наступления. Выбраны направления главного удара. А? Круги-стрелки там, на твоём деревянном диване, что, не так? — ухмыльнулся Пенёк, кивнув на видневшуюся из-за холма верхушку дерева, — Они всё обсудили и решили, что сами со всем справятся. Зачем им помощники?

— Кто это они? — не понял я.

— Они с дубом. Вдвоём. Мнэ-э. Силёнки свои, не преувеличиваешь ли, почтенный?

С дубом? Решили? Пенёк, конечно, по древесной психологии специалист авторитетный… Но — «с дубом», «план наступления»… По-моему, это уже через край.

Но на горе — экскаваторщика бесцеремонные слова Пенька произвели впечатление. Взгляд его потерял решимость, поблек, совсем канул в себя.

— Что? О чём? Н-ничего не знаю. Вы… какое ваше дело? Идите себе…

Теперь он выглядел просто испуганным. Испугали его не мы, как таковые, а то, что сказал Пенёк. Пенёк влез в какую-то его тайну. Которую он не собирался нам открывать. Он отступил на два шага, кратко оглянулся, явно примериваясь к бегству. Он по-прежнему считал нас недругами, да к тому же рассекретившими его планы, поэтому самое лучшее было от нас побыстрее скрыться. Скорее всего, он и пустился бы наутёк, и дурацкая картина нашей за ним погони явилась вы экзотическим украшением сегодняшнего утра. Если бы не подоспевшая Вела.

Она выскользнула из-за наших спин, приблизилась к землекопателю, мягко тронула его за плечо.

— Ты, наверное, голодный, правда? Ты ведь сегодня ничего не ел? А, может быть, и вчера?

Тот, слегка ошарашенный, покачал головой.

— Ну вот. Давай-ка я тебя накормлю вначале. Успокойся. Пойдём. Всё будет хорошо.

Экскаваторщик в замешательстве, даже в смущеньи качал головой, не двигаясь с места.

— Отчего же? — огорчилась Вела, — А как тебя зовут? Меня — Вела. А тебя?

Он довольно продолжительное время осмысливал вопрос в недоуменьи, что кому-то зачем-то вдруг понадобилось его имя, какое значение здесь может иметь его имя и вообще всё имена. Потом наморщил лоб, вспоминая. Наконец, проговорил с трудом, полушепотом.

— В-вил-лен… Вилен… хм. Ви-лен. Да… Вилен.

Несколько раз произнесённое своё имя, с удивленьем, с узнаваньем, наконец с удовольствием, его ритмомузыка взбодрили человека, панический испуг пропал, хотя ещё оставалась настороженность. В от-таявших глазах проступил некоторый интерес к собеседникам.

— Вы… идёте… к Стволу?

— К тому что от него осталось, — подтвердила Вела.

— Вы не дойдёте. До Ствола невозможно дойти. Я пробовал.

— Разумеется, невозможно, — надменно сказал Пенёк, — Потому мы и дойдём.

— Ты сам кто? — спросил я, — Згинец?

Он покачал головой.

— Как попал сюда?

— Н-не помню, — огорчённо-извинительно развёл руками Вилен, — Всё забыл. Куски, обрывки чего-то, каких-то событий… не связывается: может, уже и не я тогда, там, — он с усилием показал рукой в сторону города, — Это… не объяснить. Ты превращаешься… ты делаешься частью чего-то: огромного, невозможного, и уже не вернуться… Как я вырвался, не понимаю. Чудо. Праотец вытащил меня. Как он успел?

— Кто успел? — как можно сочувственней спросил я, — Праотец — это кто?

Вилен расширил глаза, изумляясь моему вопросу. Перевёл взгляд на зелёное облачко за холмом — верхушку дуба.

— А, ну-ну, конечно, — покивал я головой. Вздохнул про себя уже с более искренним сочувствием к бедняге: «У тебя, приятель, не только с памятью непорядок».

Пенёк, в отличие от меня, отнёсся к его словам с большим серьёзом.

— Ты когда познакомился с Праотцом?

— По пути в Згу. Я, как и вы пришёл… оттуда, — Вилен медленно, неуверенно, с опаской вспоминал, — Из-за Каймы. Мне надо было. Что-то мне было…

— Ты пришёл сам? Один?

— Нас было четверо. Нас там держали в каком-то большом доме. Врачи. Военные… везде военные, с автоматами. Мы ушли. Мы как-то перехитрили их. Нам было необходимо. Но двое пропали по дороге, один здесь исчез.

— Вас позвал кто-то? — осторожно спросила Вела, — Вы сами решили?

— Позвал? Может быть. Может… Мы почувствовали — нельзя не идти. Это… это всё равно придёт к нам. Ко всем нам. К людям.