Эта капля ядовитого холода смертоносна, она необыкновенно быстро сводит на нет погожие дни: в этот поворотный момент лета в прозрачном воздухе внезапно становится слышно, как лопаются стручки.

Лето на исходе. Осень же зачастую всего лишь вихрь листьев, взметнувшихся между приоткрывшимися дверями на этом пока еще теплом, но уже зябком пороге двух половин года. Едва лишь солнце скроется за витражами леса, растворяясь в вечернем зареве, как клокастый морской ветер, рокочущий, словно завод или поезд, налетает с юга, волоча за собой грязные тучи, срывает сухие листья с деревьев, гасит великолепие закатного пожара красок. За несколько дней, а иногда за одну только ночь горный район обрывает якорную цепь, которой он причален к южным провинциям. И однажды, когда поутихнет ветер, вы, открыв утром ставни, обнаружите необозримый склеп, молчаливый и опустошенный, — мир оледенелого камня, лысых склонов, безлистых лесов, где голые блестящие ветви, словно решетка, вырисованы черной тушью на серых небесах. Сквозь узкие просветы окон проникает мертвенный свет, унылое однообразие которого нарушается лишь поздно вечером — экономная рука засветит лампу, когда надгробные кресты вокруг ферм целиком поглотит тьма.

Но случается, что осень неожиданно оборачивается праздником, все расцветив яркими красками, и туманы отступают; камни, просыхая, дымятся на солнце, приобщаясь ко всему живому; цветы укрываются в теплой траве, еще более густой и буйной, чем скопище морских анемонов, а из разросшейся вдоль стен крапивы несется неумолчное стрекотание притаившихся в ней насекомых. Утро плывет неторопливо по безоблачному небу. Безмятежно разносятся со склона на склон звуки кузницы и домовитый гул людей, перегоняющих стада на зимовку. Запахи лишены теперь примеси тонкого, дурманного аромата, которым полны были улочки в пору весеннего цветения, раздиравшего душу чем-то недоговоренным и навевавшим бог знает какие несбыточные мечты; воздух, которым дышишь сейчас, внушает более трезвые мысли о неотложном и необходимом; запах ободранного дерева прян и пронзителен, подобно ладану, он повелительно приковывает вас к месту; горек запах сваленной в кучи, забродившей каштановой шелухи и опилок; приторно пахнет заболонь поваленных буков, пропитывая своим соком опавшие листья. Все зовет к работе: испарения кож, жар раскаленного железа и первый горький дымок, идущий от хижин, погруженных в застывший свет, и медленно текущее время, едва обозначенное то поскрипыванием оси, то четким постукиванием по наковальне, теми звуками, что отражают стены улочек, еще не просохших после ночного ливня… Осенние запахи обостряют чувства, бодрят, совсем как доносящийся из подворотни ласковый дух горячего хлеба или же свежего сена. Горшки с геранью еще не внесены в помещенья, а по террасам, вдоль стен, еще разложены на просушку грибы.

И тем не менее этот покой никого не обманывает, даже зимующих здесь птиц, которые, взъерошив замерзшие перья, жмутся по утрам поближе к порогу.

Необыкновенно ясными, звездными станут теперь ночи, а небо такой черноты, будто над землею, как на мертвых планетах, нет воздуха. Мгла обволакивает горы, но звезды все множатся; словно бы затвердевшие, колкие от все усиливающегося холода, они светятся как огромные драгоценные камни. По вечерам из ущелий со стороны Сен-Жюльена несется приглушенный грохот; шум потоков по прямой прорезает пустой оголенный лес, над которым вздымается с каждым вечером все более плотное озерко тумана, принося тишину, удушая все звуки долины, размывая тропинки, превращая вершины скалистых гор в острова космического уединения.

Все эти признаки предвещают необычно суровую зиму и уторапливают приготовления к ней; еще до зари, все позднее пробивающейся сквозь серость утра, спускаются обитатели хижин в свои холодные кухни, где в очагах под пеплом тлеют головешки; согревшись кружкой кофе, они выскальзывают на улицу распознать погоду; вокруг красной точки на конце сигареты дыхание поднимается паром; вскинув на плечо мешок с припасами на день, они пускаются в путь; когда выпадает тихое утро, в зеркальной чистоте воздуха гулко разносится по каменистым тропам стук их тяжелых, подкованных гвоздями ботинок.

Лесной лагерь оживает почти затемно, освещаемый лишь голубоватыми отблесками, предвестниками зари, и до самого наступления темноты работают все, кто только способен работать. Но хоть работа-то и обычна, переломный момент года ощущается во всем — одна нога еще утопает в опавших листьях, а другая уже шагнула в длинную череду недель бездействия. Дни укорачиваются и торопят часы; деревья замирают, словно во сне; голые ветви в ожидании снега затопляют овраги своим лиловым туманом, кое-где прорезанным серебряными струйками: после ночных заморозков с выступов скал свисают источающие капли сосульки.

Умеренные холода постепенно осушают и подлесок, гниющий от сырости, а небосвод расширяется до верхних границ атмосферы. Через прогалины, появившиеся в лесу от недавних вырубок, открывается вид на волнистую, бесформенную пустыню, которую солнцу не расцветить, хоть не видно ни облачка: небо, застыв, остекленело, словно поверхность недвижимого озера.

Наступает перерыв, и вокруг костров, сложенных посреди полян из брызжущих соком свежесрубленных веток, собираются группы лесорубов, усаживаются на хворост, достают ножи, а воздух, как и ранним утром, пропитан свежестью затвердевшей, прочищенной земли, опьяняюще сух и бодрит, словно глоток чистейшего спирта. Ничто не шелохнется в тишине леса, над вырубкой простынями повисает дым, и редкие удары топора гулко разносятся под высоченными деревьями, как под церковным сводом. Но сразу после полудня от земли начинает резко тянуть холодом, пронизывающим до мозга костей, а бледный свет дня незамедлительно идет на убыль.

Вечером, на последней неделе ноября, когда под навесами еще бешено завывали бензиновые циркулярные пилы (новшество в те времена), треском и выхлопами напоминавшие шум мотокросса, сухие листья вдруг ожили — на них запрыгала снежная крупа, своего рода град. Затем на антрацитовом небе зароились белые хлопья и медленно-медленно и осторожно, словно вата, стали ложиться на землю.

Горный район ввергся в темную пору года: несмотря на ослепительное сверкание некоторых зимних дней, когда снежный пейзаж искрится под ярко-голубыми небесами, старые постройки, окутанные угрюмым мраком, с каждой минутой все глубже погружаются в черноту, в мрак короткого дня, холодного и сумрачного, словно погреб. И не то чтобы здешние люди были особенно зябки — иные из них похваляются, что держат двери настежь, когда на дворе трескучий мороз; да и зимы тут далеко не сибирские. Но у большинства тамошних построек стены крепостной толщины, и приютились они в самой глубине ущелий или под горными уступами, так, что только слуховые окна видны на поверхности земли; комнаты первого этажа почти всегда или высечены в подножии горы, или же пристроены к самому защищенному из ее склонов, а задняя стена, как правило, является природной, и часто из нее торчат выступы скалы. Эти-то выступы, выпирающие из каменной кладки, и придают жилищу неприветливую сумрачность, и дело тут не только в холоде; та же неприветливость и в пейзаже и в климате. Возможно, и в характерах обитателей здешних мест.

2

Для Самюэля Рейлана все началось с одного ноябрьского вечера 1948 года, именно того года, когда свирепствовали эти неслыханные холода. Кстати, тогда он еще звался попросту Жозеф Рейлан.

Этот подросток отличался толщиной, редкой для его здешних сверстников; всего два года, как он перестал посещать начальную школу и начал обрабатывать землю вместе со своими родными. Впрочем, какая уж тут земля. Следовало бы сказать, пустыня. Но к этому мы еще вернемся.

Сейчас он валит деревья и вяжет хворост вместе со своим отцом и старшим братом в буковой роще за хребтом Феррьер, между Сен-Жюльен-д’Арпан и Бар-де-Севенн. Это самая дикая часть в здешних горах — можете убедиться сами.

Вот уже три недели зима ведет наступление адскими темпами. Все предвещает ранние снегопады, которые не прекратятся до самой весны: лес уж чересчур молчалив, ни один листочек в нем не шелохнется; вороны, сидящие на верхушках сухих деревьев, и те боятся пошевелиться, словно это не живые птицы, а чучела; недвижное небо завешано подозрительными снежными тучами, похожими на пену в корыте с грязным бельем; стерильный воздух колюч, но его уколы постепенно смягчаются: холод вроде бы теряет иглы и обрастает пухом. Луковицы покрылись ненормально толстым слоем чешуек, а какие-то птицы из тех, что обычно остаются на зимовку, сейчас взяли да и улепетнули… Все вспоминают зиму восемьдесят второго года, ту самую, когда видели или думали, что видели, волков возле селений: тогда тоже все происходило именно так. Эта странная оцепенелость природы не предвещает ничего хорошего.