А что было потом! Из автобуса они видели колбасную Леклерка, прачечную Леклерка, контору Леклерка по перевозке вещей, похоронное бюро Леклерка, — право, можно было подумать, что эту фамилию носил Адам! Сосед Абеля, мясник из Труа-Ривьер, прочитав свою фамилию под выкрашенной золотой краской головой быка, взыграл духом:

— Нет, здесь не соскучишься! Если я унижу еще одного Леклерка, я оплачу проезд всей нашей бражке.

Их рейс продолжался почти целую неделю, а 3 июня они бросили якорь в Кане. В новом здании университета, перед которым на зеленой лужайке высится изящная абстрактная фигура, им пришлось выслушать импровизированную лекцию того самого симпатичного седобородого человека в пенсне, которого вспомнила потом Валерия:

— Фамилию Ле Клэр, или ле Клерк, а иногда просто Клерк ошибочно производили от клерка — духовного лица, клерка — письмоводителя у нотариуса, на самом же деле она, по-видимому, происходит непосредственно от…

Маленький профессор строчил как из пулемета — должно быть, он спешил как можно больше наговорить в микрофон.

Ах, какое у них было начало путешествия! Развалюшки, бесконечные заборы, новые муниципальные дома, улица 6 июня, улица Освобождения, площадь Черчилля, бульвар Эйзенхауэра, встреча с ветеранами, выставка знамен, каскад тостов, перемежаемых минутным молчанием! Фестиваль, да и только! 3-го вечером Валерия и Абель проводили автобус, отправлявшийся в Шербур с грузом восторженных Леклерков. Валерия и Абель соединятся с ними в самый день отъезда, 12 августа, уже на пароходе. Руководитель группы поперхнулся, насупился — патриотизм Абеля и Валерии явно внушал ему сомнения.

Абель сочувственно кивал головой, слушая сетования Черноногого, — тот, обратив наконец внимание на рассеянность своего собеседника, удалился за стойку, и там его замучила злая китайская рыба — его раздражали ярко-красные отблески ее чешуи, падавшие прямо ему на лицо.

Абель постукивал пальцами по краю стакана, а левый его глаз глядел неподвижно — верный признак того, что мысли Абеля были не здесь. Три месяца назад Абель не знал, как провести отпуск. Это с ним повторялось каждый год. Проводить отпуск с антисептической Симоной ему не очень-то улыбалось. Ему ровным счетом ничего не хотелось. Ему надоело жить. По правде говоря, не Валерия ему, а он предложил Валерии предпринять эту предначертанную им самой судьбой поездку в Европу. Валерия согласилась, при условии что все расходы — пополам. Валерия — женщина самостоятельная. Равноправная. По меньшей мере! Когда они в тот достопамятный вечер высадились в Гавре, Абель еще вполне искренне думал, что его сюда привлекло безотчетное любопытство к своему роду, к своему происхождению, к корням своего генеалогического древа, тот интерес к далеким предкам, который пробуждается даже у самых грубых натур. В Кане он понял: он приехал с другой целью. А в Арроманше, еще утром, эта другая цель выяснилась окончательно: снова увидеть ад. И вот тогда-то он и постучался, как нищий, у Ворот Войны.

— Давайте с этим покончим, Абель, — сказала Валерия сухим тоном, который всегда бесил его. — Я шестнадцать лет была верна Жаку. Мне бы хотелось помолиться на его могиле. Желание скромное. Неужели я слишком многого требую от его лучшего друга?

Он вздохнул. Целый Атлантический океан разделял их. И эта рознь ощущалась в мыслях, в словах, в выражении лица, в интонациях.

— Послушайте, Валерия, — как с упрямой девчонкой, заговорил он с ней. — Военные учреждения так ничего и не смогли ответить на ваши запросы.

— Меня это возмущает.

Да что она в самом деле, дура набитая?

— Если уж они вам не ответили, Валерия, значит ответить ничего и нельзя.

Валерия выпила. Поставила стакан. Она сидела не шевелясь и пристально смотрела на него. А ему это осточертело, и он снова заговорил, безжалостно отчеканивая каждое слово:

— Могилы нет, Валерия. Простите, что я говорю об этом прямо. Но, в конце концов, надо же когда-нибудь! Вы не хотите понять. Если могила и была, то она затерялась, ее сравняли с землей, найти ее невозможно. А быть может, это безымянная могила.

— Безымянная?

— С такой примерно надписью: «Канадский солдат».

Она действовала ему на нервы. С каким удовольствием он дал бы ей сейчас пощечину! А она все еще не понимала! Он продолжал:

— Справочные бюро работают хорошо. Я не отговаривал вас писать в военные учреждения. Я надеялся, что… что это постепенно ослабит силу вашего горя. А я все-таки пошел к бывшему командиру нашего полка Полю Матье.

— Вы мне не говорили.

— Полковник Матье уверен, что вообще ничего уже нельзя найти…

На щеках у Валерии вздулись желваки. Лицо ее опускало подъемные мосты, поднимало решетки, закрывалось на цепочки, запиралось на замки.

— Кроме того, — сказал Абель, лицо которого тоже стало суровым, едва он заметил враждебное выражение лица его спутницы, — обстоятельства смерти Жака… обстоятельства совершенно исключительные… так что похоронить его было невозможно.

— Что такое? — почти выкрикнула она. — Но ведь вы же при этом были!

— Валерия! Выслушайте меня! Возьмите себя в руки. Я при этом был. Да, я присутствовал при кончине Жака. Но я плохо себе представляю, где это происходило. Жак погиб в разгар боя и при такой… при такой ситуации, когда все сейчас же изменилось. Иначе говоря, Валерия, самое место, где погиб Жак, исчезло!

«Ну-ну, еще немного, и дело с концом!» Он с наслаждением хватил «попугая». На лице у Валерии появилась презрительная гримаса:

— В одном из писем ко мне Жак назвал вас потаскуном.

— Как, как?

— Не то потаскуном, не то мерзавцем.

Неужели правда… Но какие были у него основания?

— Валерия! Вы не могли бы показать мне это письмо?

— Нет!

— Ага! В таком случае скажите мне хотя бы, когда оно было написано: до или после высадки?

— В Англии.

Она с удивлением наблюдала, как он посасывал трубку, как он разглядывал ее, поглаживал, улыбался, жмурясь.

— Я понял. Саутгемптон. Представьте себе, что в Саутгемптоне мы с Жаком…

Он осекся. Как у него повернулся язык? Впрочем, и то сказать: вся она — угловатая, властная, надменная, поневоле забудешь, что перед тобой женщина! Она злобно смотрела ему прямо в глаза.

— Я знала, Абель, что вы человек пропащий, что вы забулдыга. Но мне казалось, что сердце у вас доброе. А сейчас я вижу вас как бы впервые! Этот низкий лоб! Коммивояжерское краснобайство! Похабная привычка говорить сальности! Что-то животное в лице! Отвисшая нижняя губа!

Она говорила отрывисто, глаза у нее сверкали за очками, в которых бешено трепыхались две китайские рыбы.

— Я невольно задаю себе вопрос: стал бы Жак таким, как вы? Война разложила вас! Вы ни во что не верите. Вы пьете. Вы — подонок! Вы до такой степени ни во что не верите, что у вас даже нет ребенка!

Вне себя от ярости она опрокинула стакан. Из-за стойки выскочил хозяин.

— Вот что, уважаемый… — обратился к нему Абель. — Мне того же самого, приятель.

— А мне не надо, — вставила Валерия.

— Тогда кока-кола, — сказал Абель.

Черноногий уцепился за его слова:

— Вот этим напитком я в Сиди-Бу-Саиде нэ торговал! Если вы живете поблизости, приходите в воскрэсэнье. Я дэлаю кускус. Я учрэдил Общество бывших сэвэроафриканцев. Главным образом — марокканцев. Жителей Газы. А я нэ был Марокко. Я был Тунис! Ай, что за люди нормандцы! Тша! На лицо хороши, а сзади еще лучше!

Затем, понизив голос, с видом заговорщика:

— Что говорят о де Голле у нас в Бэльгии?

Абель прыснул.

— В Бельгии? Да ведь я же канадец!

Черноногий что-то сконфуженно пробормотал и тут же ретировался.

Ну, так как же, может Абель в приличных выражениях рассказать ей, Валерии, что у них произошло в Саутгемптоне с Дженнифер? Уж наверно, ничего не было, кроме легкого флирта, которому способствовало затемнение, кроме соперничества проживавших в старинном «Отеле Тюдор» однополчан, на которых английская зима нагоняли тоску, ребят в хаки, знавших, что им грозит гибель, и томившихся во время воздушных налетов. Но он и об этом ничего не мог рассказать Валерии, как не мог он ей рассказать о том, что произошло в Долине смерти.