— Пули пронзили и тебя, и скрипку, — сказала я.

Второй Стефан, как безумный, развернулся на каблуках и помчался между деревьями, снова и снова оглядываясь.

— Бог мой, он мертв, но не знает об этом.

Мой Стефан только улыбнулся, обняв меня за шею.

Путешествие без карты и цели.

Мы следовали за ним в его безумных блужданиях; над землей поднимался отвратительный туман «безвестного края» Гамлета.

Меня сковал нещадный холод. Я мысленно опять оказалась у могилы Лили, или то была могила матери? Это происходило в те душные минуты, когда горе еще не набрало свою силу и все кажется сплошным кошмаром.

Посмотри на него, он мертвый и он все бродит и бродит.

Он проходил маленькие немецкие городишки с кривыми улочками и покатыми крышами, а мы следовали по пятам — мы снова оба стали бестелесны. Он пересекал огромные пустые поля и снова входил в лес. Никто его не видел! А он слышал тем не менее какое-то шуршание — это собирались вокруг него духи пытался разглядеть, что же это движется над ним, рядом, позади.

Утро.

Выйдя на главную улицу какого-то маленького городка, он подошел к прилавку мясника, заговорил с продавцом, но тот его не увидел и не услышал. Стефан опустил руку на плечо кухарки, попытался встряхнуть ее и, хотя видел, что рука его движется, женщина ничего не почувствовала. Появился священник в длинной черной рясе. Он здоровался с первыми покупателями. Стефан вцепился в него, но священник не обратил на это ни малейшего внимания. Стефан пришел в неистовство, наблюдая за гудящей деревенской толпой. Потом он притих, отчаянно пытаясь дать происходящему разумное объяснение.

Только теперь он ясно и четко увидел вокруг себя мертвых. Он увидел существа, которых можно было принять только за призраков, настолько фрагментарны и прозрачны были их человеческие образы, и он смотрел на них, как может смотреть только живой человек — в ужасе.

Я плотно сжала веки и увидела перед собой маленький прямоугольник детской могилки. Я увидела, как на маленький белый гробик падают пригоршни грязи. Карл кричал: «Триана, Триана, Триана!», а я все твердила: «Я с тобой!» Карл сказал: «Моя работа не завершена, недоделана. Только взгляни, Триана, никакой книги не вышло, ее просто нет, она… Где все бумаги? Помоги мне! Все рухнуло…»

«Нет, ступай прочь».

А кто это уставился на другие тени, а их словно притягивает магнитом сияние нового призрака? Он напуган, он пытливо вглядывается в их полупрозрачные лица. Время от времени он выкрикивает имена мертвых, которых знал в детстве, он молит о чем-то, а потом, бросив на них последний безумный взгляд, умолкает.

Никто ничего не услышал.

Я застонала, и тот Стефан, что был рядом, крепче обнял меня, словно ему тоже было невыносимо видеть собственную заблудшую душу, такую яркую и красивую в роскошном плаще, с блестящими волосами, посреди деревенской толпы, ничуть не ярче его самого, но тем не менее не способной его увидеть.

Он вдруг стал спокоен. Навернувшиеся слезы так и не пролились, придав его взгляду особую неподвижную выразительность. Он поднял скрипку и посмотрел на нее, потом приложил к плечу.

Он начал играть. Закрыл глаза и весь отдался безумному танцу, который вызвал бы аплодисменты у самого Паганини. Это был протест, горестное стенание, погребальная песня. Потом он открыл глаза, не переставая водить смычком по струнам, и понял, что никто на площади этого города, никто поблизости или вдалеке не мог его видеть и слышать.

На одну секунду он словно поблек. Удерживая скрипку в правой руке, а смычок в левой, он закрыл уши руками и склонил голову, но, когда краски померкли и он стал почти невидимым, его охватила дрожь, и он снова широко распахнул глаза. Вокруг завертелись другие духи.

Он затряс головой и широко раскрыл рот, как делают дети, когда плачут.

— Маэстро, Маэстро! — прошептал он. — Вы заперты внутри своей глухоты, а я заперт снаружи, так что меня никто не слышит! Маэстро, я мертв! Маэстро, я теперь так же одинок, как вы! Маэстро, меня никто не слышит!!! — Последние слова он прокричал.

Сколько прошло времени? Дни? Годы?

Я приникла к Стефану, к своему проводнику в этом мрачном мире. Меня колотила дрожь, хотя вовсе не было холодно, когда я наблюдала за тем вторым скрипачом: он продолжил свой путь, время от времени подносил скрипку к уху, наигрывал какие-то безумные аккорды, но тут же останавливался в ярости и, сжав зубы, тряс головой.

Кажется, мы снова оказались в Вене. Не знаю. Возможно, какой-то итальянский город. А может быть, и Париж. Я не могла определить. Какие-то подробности о тех временах я знала из книг, какие-то подсказало мое воображение, но все это смешалось.

Он продолжал путь.

Небо над головой перестало быть частью вселенной, превратившись в полог для существа, не имеющего ничего общего с природой, оно нависало этаким огромным куском черной ткани, к которому то тут, то там прицепились яркие звездочки, сверкавшие словно бриллианты на траурной вуали.

Оказавшись на кладбище с богатыми надгробиями, скиталец остановился. Мы снова стали невидимыми и приблизились к нему. Он рассматривал надгробия, читал высеченные имена. Подошел к могиле ван Мек. Прочитал имя своего отца. Стер с камня кусок засохшей грязи и мох.

Время больше не было привязано к часам. Он вынул из кармана часы и уставился на ничего не говорящий циферблат.

Другие духи сгрудились в кучку в клочковатой тьме, привлеченные любопытством, его осмысленными движениями и ярким цветом. Он вгляделся в их лица.

— Отец? — прошептал он. — Отец?

Духи разлетелись во все стороны, словно воздушные шарики на ветру, слабо привязанные веревочками.

Тут по его лицу стало ясно, что он наконец все понял. Он был мертв, никаких сомнений. Но хуже того, он был изолирован от любого другого призрака, подобного ему самому! Он поискал на земле и на небе другого такого фантома, такого же решительного, такого же таинственного. И не нашел.

Неужели он видел все так же ясно, как мы теперь со Стефаном?

Да, мы с тобой теперь видим то, что тогда видел я, зная только, что мертв, но не понимая, почему до сих пор брожу по земле, что я могу сделать, обреченный на такое презренное проклятие. Я знал лишь, что способен передвигаться по своей воле, меня ничто не связывает, на меня ничто не давит и ничто меня не утешает, одним словом, я превратился в ничто!