На юге (на сей раз — действительно уже по возвращении в страну) Набонид начал работы в другом стольном городе бога-луны, Уре. Он занялся и священной оградой, и самим храмом Сина[58], но больше всего сил направил на восстановление ступенчатой башни[59]. Возведение этого здания было начато в конце XXIII века и окончено в начале XXII столетия. К VI веку оно до того разрушилось, что сохранился только первый ярус. Набонид восстановил башню без особых затрат. Употребленные там кирпичи и асфальт были низкого качества, а кое-где применялся даже раствор из грязи.
Мать учила Набонида, что бог-луна несравним величием с другими богами, в чем он мог убедиться, избрав того своим повелителем. До сего момента его поведение никого не тревожило: в возвышении монархом того или иного божества как своего покровителя не было ничего нового. Это было делом его частного благочестия; ни государственный пантеон, ни пантеоны местные тем самым не потрясались: даже если этот культ исповедовал царь, это касалось только личной жизни.
Совершенно новым было царское решение соединить свое личное богопочитание с политической теологией универсального характера. Согласно ей, существовал один верховный бог, а все остальные боги в мире должны были покориться ему.
Основы такого учения заложили ассирийцы во второй половине XIII века. Но тогда они еще не правили империей; Ближний Восток был разделен (не без постоянных столкновений) между их царством и другими столь же могущественными государствами. Поэтому ассирийская теология оставалась чисто умозрительной, пока в середине IX столетия ее сторонники не отправились на завоевание «Благодатного полумесяца».
Ассирийцы считали, что ими предводительствует их собственный бог Ашшур. Вследствие этого до XIV века их идеология полностью отвергала мысль о царе: земной глава имел право лишь на титул «наместника божьего», представлял бога на земле и всю власть имел только от него. Правда, мало-помалу царский титул утвердился в официальном протоколе, предназначенном в основном для внешнего мира, чтобы на равных вести дела с государями того времени — союзниками или недругами. Однако древняя субординация так и не была забыта.
«Наместник», естественно, был верховным жрецом своего бога и в таком качестве играл важнейшую роль в ассирийской религии. На практике исполнение обрядов в честь богов пантеона в многочисленных храмах страны он поручал профессиональному жречеству. Статус посредника между Ашшуром и народом оставался основной функцией ассирийского «царя» до самого 612 года. В Вавилонии же было не так: там монарх всегда оставался мирянином.
Таким образом, Ашшур для ассирийцев был богом всемирным — ему были подчинены все остальные божества вселенной; они, разумеется, сохраняли свои места в местных пантеонах, культ их оставался неизменным, но их главой все люди обязаны были признавать Ашшура. Своему «наместнику» — царю Ассирийскому — он давал «завет», а тот велел возвещать о первенстве Ашшура и заставлять признать его повсюду, наипаче же в землях, покоренных верующими в него. Их богословие требовало лишь такого публичного признания; государства, входившие в состав их империи, то есть их цари, приносили его клятвенно. Соблюдение торжественного обещания, политическая и экономическая покорность ассирийскому богу зримо для всех выражались в уплате ежегодной дани. Поэтому «наместники» были обязаны жестоко наказывать тех, кто уклонялся от своих обязательств; ведь нарушитель попирал подтвержденную клятвой веру в Ашшура. Неуплата, таким образом, оборачивалась хулой величайшего из всех богов.
С самого возникновения этой догмы в ней заметна одна весьма интересная особенность — ее исходный постулат, что человечество злонамеренно противится принятию истины. Ассирийцы всегда возмущались этой враждебностью и страдали от нее: они считали, что она противоречит очевидности. Набонид также столкнулся с неприятием своей проповеди, косностью и духовной слепотой окружающих.
В конце VII века Ашшур исчез вместе со своим «наместником» и подданными. Ассирийцы, не жалевшие сил для «популяризации» своего бога, потерпели поражение еще прежде своего исчезновения с исторической арены. Империя не присоединялась к их вере; только угроза применения силы со стороны ассирийцев то здесь, то там вынуждала ее народы создавать видимость почитания ассирийского божества; в действительности в течение двух с половиной столетий всё приходилось периодически начинать заново. Везде царило полнейшее равнодушие.
Набонид не колебался. Он ни на миг не мог помыслить о том, чтобы возвратить какую бы то ни было роль Ашшуру, но у него был бог на замену ему — Син, осыпавший царя щедротами. Это предпочтение, поначалу подсказанное ему матерью, было подтверждено его собственным опытом. Кроме того, в VI столетии такой выбор объективно был благоразумен. Ведь этот бог принадлежал к вавилонскому пантеону и всегда занимал там очень высокое место.
Син, несомненно, был одним из тех богов, кого семитоязычные народы Вавилонии почитали с самой глубокой древности; это видно, начиная с самых первых текстов, относившихся еще к временам господства шумерской цивилизации. У шумеров тоже был лунный бог, поэтому жители Месопотамии очень рано начали поклоняться тому и другому в одном лице.
Каково бы в конечном счете ни было происхождение бога-луны, он был богом — покровителем материнства, и многие родители от имени новорожденных приносили ему благодарность за их появление на свет; на это, во всяком случае, указывают их имена. Благодаря этой главной функции Сина у него из века в век, из тысячелетия в тысячелетие становилось все больше почитателей. Семья его также пользовалась величайшим доверием: сын, бог-солнце, надзирал над судами и вместе с богом грозы запечатлевал свои пророчества на внутренностях животных. Его сестрой была Иштар, соединявшая в себе очень разные и даже противоположные функции: она была богиней любви и ласки и покровительницей насилия и войны. В конце концов ее имя превратилось в нарицательное: так звали любую богиню, каковы бы ни были ее особенные черты. Син и его дети затмевали, соответственно, супругу и мать. Ее называли просто «Великой госпожой» и упоминали, кажется, только из вежливости. Во второй половине II тысячелетия астрология укрепила и без того сильные позиции этих трех божеств: они давали предсказателям наибольшее число знамений.
Среди арамейских народов империи популярность бога-луны была столь же велика. Теперь она не видна для нас просто потому, что источников почти не сохранилось. Высшим богом всех местных пантеонов, правда, считался бог грозы, но в Вавилонии было не так, и Набонид никак не думал о том, чтобы сделать его объединяющим божеством, — он должен был держать сторону Месопотамии. Кроме того, лунный бог был национальным божеством арабов как на севере, так и на юге полуострова, а Тейма являлась особенно важным центром его культа. Таким образом, рассуждая умозрительно, Син представлялся, если так можно выразиться, лучшим из кандидатов на роль главы пантеона: он пришел из глубокой древности, его культ опирался на архаизирующее течение и в то же время укреплял его.
Итак, вновь поселившись в столице, Набонид поставил целью объединить «Благодатный полумесяц», предложив ему общую догматику; отныне все жители — как в Вавилонии, так и в империи — должны были волей или неволей принять ее. На выбор каждого оставалось лишь именование, которое он даст богу-луне, когда будет обращаться к нему в молитвах. Когда автор «Памфлета» утверждает, что Набонид в самом Вавилоне поклонился не Сину, а Илтери, он не ошибается; наоборот, сочинитель понял царское учение и точно воспроизвел его положения. Илтери был «западным» воплощением вавилонского Сина. Упоминая его в Нижнем Двуречье, владыка явно декларировал единство бога-луны — все равно, вавилонского или арамейского происхождения. Он был один и тот же; ему можно было поклоняться под любым именем, местным или заимствованным, — это ничего не меняло в его природе. Набонид был убежден, что лишь этот бог способен соединить вавилонян с подданными империи одной верой, а этот культ может сделать «Благодатный полумесяц» неразрывным целым. Так будет осуществлен великий план, и дело Навуходоносора завершится.