— Давай, пошли, — услышала она мужской голос.

Его громкий голос возвышался над гулом разговоров и отдаленным пронзительным смехом. Зазвенели маленькие колокольчики.

— Куда? — спросил другой мужской голос.

— В твои хранилища.

Аромат корицы, свежеиспеченного хлеба, пряного мяса просочился сквозь дверь, заставив ее желудок сжаться. Она оставалась неподвижной, прислушиваясь и пытаясь сдержать рвоту.

Когда она подумала, что сможет, Изобель встала. На шатающихся ногах она проковыляла к двери. Она потянулась дрожащей рукой к ручке. Дверь открылась наружу, в противоположную сторону, чем прежде, и поддалась легко, казалось бы, только от ее прикосновения, чем от каких-либо усилий, чтобы толкнуть ее.

Музыка захлестнула ее, растущая и угасающая, мелодия подражала самой себе, затем снова повторялась. Комната богатая чернотой раскинулась пред ней. Толстые бархатные занавески струились с высоких окон, как неподвижные черные водопады. Призрачный свет играл сквозь витражи кроваво-красных стекол, отбрасывая переплетающиеся тени на мрачные стены и угольно-черные ковры.

— В подвалах невыносимо сыро, — сказал один из мужчин. — Они покрыты селитрой.

— И все же пойдем туда, — второй голос вернулся, и Изобель приняла его акцент за итальянский.

Колокольчики на его шапке снова зазвенели, и этот звук вытянул ее из комнаты.

Она держала одну руку на дверной раме, когда вошла в комнату, где запах духов и вина смешивался с запахом жирной пищи. Она подняла глаза и заметила еще больше черных занавесок. Они свисали со сводчатого потолка. В сочетании с глубокими малиновыми окнами, пространство казалось похожим на сокровенное помещение королевского склепа.

Но куда исчез склад? Готы и Мрачный Фасад? И почему это место кажется таким знакомым?

— Холод — это просто ничто. Амонтильядо! Ты ошибся. И что касается Лачизи, он не может отличить Шерри от Амонтильядо.

Двое мужчин стояли в двери напротив ее собственной, которая находилась в противоположном дальнем конце пустой комнаты. Их силуэты были окружены дымкой тусклого фиолетового света. Кем они были? О чем они говорили? И где она была?

Человек с шапкой с колокольчиками взял за руку другого. Второй человек опустил маску на лицо. Он завязал свой плащ потуже, и они поспешили выйти.

Изобель подкралась к своду, где они стояли.

Глубокий, сильный звук раздался за ее спиной, остановив ее. Шум послал волну вибрации через ковер, достаточно сильную, чтобы шторы зашевелились. Он прокатился через обувь Изобель и твердые черные стены. Ужас, как яд, растекся по ее венам, и она повернулась в сторону источника шума.

Как темный часовой, огромные черные часы стояли теперь вместо двери, в которую она вошла мгновением раньше. Часы, как неумолимый бог, светились белым светом в окружающей черноте, в то время как куранты отбивали несозвучную мелодию.

Музыка, голоса и весь смех мгновенно затихли при первых звуках мелодии. Мелодия часов звонко струилась и растекалась по комнате и коридору, звуча как фальшивая колыбельная.

Когда этот плач утих, прервавшись в конце затяжным, скорбным эхом, Изобель не могла слышать ничего, кроме звука ее собственной крови, текущей в ее ушах. Это и еще тихое вращение внутреннего механизма часов.

Она вспомнила, что была здесь раньше, но только у нее в голове. Это было именно так, как она себе представляла. Каждая деталь. Даже часы, которые теперь возвышались над ней, реальные, как сама жизнь.

Потом послышался звон, приглушенный и гулкий, и семя страха в Изобель возросло.

Она бросилась к часам, но какие-либо следы двери, через которую она прошла, исчезли. На ее месте серебряный маятник, размером с саму Изобель, раскачивался туда и сюда, как ранее лампочка на шнуре. Он качался взад и вперед каждый раз, когда часы пробивали час.

Четыре. Пять. Шесть.

Подождите. Сколько сейчас времени?

Девять. Десять.

Изобель подняла глаза на циферблат часов. Одна длинная стрелка была направлена на двенадцать, другая, более короткая стрелка указывала на одиннадцать. Она слушала, как последний удар пульсировал вокруг нее, пока не растворился в небытии.

Это был удар чистого молчания. Механизм в часах остановился, а затем легкий женский смех просочился откуда-то в комнату. За ним последовали звуки струн и голоса. Музыка снова заиграла, и где-то выскочила пробка от шампанского.

Нет. Нет. Нет. Это не реально. Она приложила руку ко лбу, пытаясь пройтись по своей памяти, вспомнить в обратном порядке события ночи. Это не могло произойти. Она спала. Она, должно быть, спала.

Маятник на часах разрезал воздух подобно косе, пожиная секунды. С каждым приближением его декоративной выгравированной серебряной поверхности появлялось пятнистое отражение Изобель.

Маятник вновь прошелся, открывая в кругу серебра фигуру с белым лицом и пустыми глазами, которая стояла позади Изобель.

Она, задыхаясь, развернулась, почти падая на часы.

Там никого не было. Ее глаза метнулись и поймали хвост быстрых теней, отбрасываемых в мерцающем свете кроваво-красных окнами.

Она снова посмотрела на часы, и маятник снова качнулся, отражая только её изображение. Изобель сделала шаг назад. Она посмотрела на часы и увидела дрожащую минутную стрелку. Изобель развернулась и побежала к фиолетовой арке.

Полночь. Так было и в рассказе. Вот когда это произойдет, поняла она, вновь чувствуя панику. Где бы она ни была, что бы ни происходило, сон или нет, у нее был час.

Один час. Чтобы сделать что? Чтобы найти дверь, о которой сказал ей Ворен? Он думал, что она оставит его?

И если она не сможет найти его до полуночи, что тогда?

Изобель отбросила эту сумасшедшую мысль и прошла через арку, убегая от чёрной комнаты. Фиолетовые стены сужались вокруг нее в короткий, изогнутый, почти туннелеобразный проход. Он направлял ее в другую комнату, примерно такого же размера, этот резкий фиолетовый цвет на окнах напоминал аметист в ювелирных изделиях.

Черная комната была пустой, в фиолетовой же стояли люди, разбросанные по всей комнате, одетые, как павлины и шуты, демоны и королевы. Там были маски, украшенные перьями и шелковые маски, сверкающие широкие платья с широкими рукавами, цилиндры и длинные плащи. Бесчисленные золотые украшения свисали с потолка, заполняя пространство, словно позолоченная солнечная система. Молодая женщина, украшенная белыми страусовыми перьями и бриллиантами, лежала, растянувшись на диване. Ее комнатный тапочек из слоновой кости свисал с одного пальца на ноге, бокал вина был в ее руке, она истерически смеялась, когда маленький человечек в зелено-жёлтом костюме шута наиграно падал.

Изобель сканировала лица в масках, их фигуры, ища кого-то — что-то — знакомое. Она вошла в комнату и стала обходить группы и пары.

Достигнув арки в следующую комнату, ей пришлось изменить направление, чтобы не быть задавленной длинными шлейфами гуляк. Держась за руки, они пробежали мимо нее, крича и смеясь. Последний из них, лицо которого было в облегающей маске собаки, схватил Изобель за руку, чтобы она пошла за ними. Изобель вырвалась от него и побежала, спотыкаясь, в соседнюю комнату.

Эта комната, белая как снег и декорированная пастелью, открывала широкий и круглый танцпол, заполненный вращающимися танцорами. Позолоченные детали находились на изогнутых стенах, простираясь все выше к куполообразному потолку. Вся комната сияла и искрилась подобно внутренней части яйца Фаберже.

Одетые, как радужные стрекозы, музыканты ютились в углу. Они лихорадочно играли на своих инструментах, тетива трепетала как крылья насекомых, которых они представляли.

Ритм, который они поддерживали, был ровный: раз-два-три, раз-два-три. Танцоры кружились как дервиши, юбки, украшенные бисером и драгоценными камнями, раскрывались.

Сухие и бледные, женщины выглядели, как несвежие пирожные. Высокие, с яркими заостренными масками, мужчины казались хищниками.

Она мельком увидела знакомую фигуру. Он отвернулся, танцуя с темноволосой девушкой в красном.