Л. Толстой

Адрес: Крекшино, ст. Галицыно, Московско-Брестской желѣз[ной] дороги, Владиміру Григорьевичу Черткову.

Печатается впервые. Письмо открытое с почтовым штемпелем «Почтовый вагон 15 сент. 1887 г. ». Надпись рукою Черткова черным карандашом «№ 152», синим карандашом: «Я. П. Сент. 1887». Письмо это является ответом на письмо Черткова, посланное Толстому 14-го сентября, и следует предположить, что оно написано не ранее 15-го сентября. Чертков сообщал Толстому, что написал Семенову по поводу его рассказа, упоминаемого в письме Толстого от 21 июля 1887 г. № 149, пытаясь указать ему на недостатки его творчества, и посылает это свое письмо, вместе с рукописью, возвращаемой Семенову, на просмотр Толстому: «Мне страшно давать другому указания в таком деле, в каком он по природе способнее меня. Я боюсь что-нибудь наврать и сбить или спутать его. Вот почему мне показалось, что не следует пожалеть лишнего рубля, чтобы сначала послать вам на просмотрение то, что я ему пишу, и попросить вас переслать ему рукопись его с моим письмом, если вы найдете, что слова мои могут помочь, а не повредят ему».

В своем письме к Семенову, помеченном 9 сентября, Чертков подробно писал о недостатках его последних рассказов, указывая с одной стороны на то, что не следует подражать слогу книжек, «составляемых большинством интеллигентных писателей», и на искусственность назидательного конца: «Рассказы, в которых в заключение всего порок карается и добродетель вознаграждается более или менее внешним образом, всегда производят впечатление натяжки и неестественности, потому что так не бывает в действительной жизни. Важнее и ближе к действительности показать внутреннее счастье человека, служащего добру, и несчастье человека, служащего лжи и злу, хотя бы внешние обстоятельства, как часто бывает, казались бы наоборот более счастливыми у злого человека».

*157.

1887 г. Сентября 15. Я. П.

Нынче получилъ ваше письмо о катехизисѣ. Все это вѣрно. Никогда не надо забывать этаго и напоминать другъ другу, какъ вы и дѣлаете. Я все это знаю и очень, а такъ подкупленъ былъ радостью того, что основныя правила жизненныя христіанскаго ученія распространяются, что забылъ. Я живу гораздо, гораздо хуже, чѣмъ бы желалъ, послѣднія недѣли двѣ.

Статья¹ набрана больше половины; я все передѣлываю и кажется запутался — хочу сдѣлать лучше, a дѣлаю хуже. Нѣтъ плодотворной умственной работы, въ к[оторую] вѣришь, а жизнь окружающая съ веселой молодой и добродушной суетой часто закрываетъ настоящую жизнь. Вообще я плохъ. Вчера разсердился на Сережу сына и наговорилъ ему непріятностей, чего давно со мной не было. — Смотрите, не похвалите меня опять за смиреніе. Пишу, п[отому] ч[то] хочется, чтобы вы представляли меня, какой я есть теперь. — Средство противъ этаго упадка духа я знаю одно: не стараться дѣлать хорошее, а все вниманіе употреблять на то, чтобы не сдѣлать дурного.

²До свиданія, милые друзья. А вы, кажется, здѣсь на новомъ мѣстѣ въ особенно хорошемъ духѣ. Помогай вамъ Богъ.

Л. Т.

Народу у насъ всегда пропасть. Илья³ сынъ здѣсь въ отпуску. Онъ хорошъ — хоть медленно, но идетъ впередъ. Маша дочь, такъ хороша, что постоянно сдерживаю себя, чтобъ не слишкомъ высоко цѣнить ее. Еще здѣсь шуринъ мой Берсъ Степанъ, ⁴ мой любимый, горячій, умный, живой, правдивый человѣкъ. Онъ женатъ на еврейкѣ; ⁵ я не видалъ его 9 лѣтъ. И теперь онъ и жена его, особенно онъ, сталъ очень близокъ ко мнѣ. Всегда страшно вѣрить, но радостно. —

Печатается впервые. На подлиннике надпись рукой Черткова черным карандашом: «№ 155», синим карандашом: «Я. П. 15 сент. 87». Письмо это является ответом на письмо Черткова, помеченное 12 сентября 1887 г., на которое Толстой, повидимому, отвечал в день получения, что показывают слова «нынче получил» — «нынче» Толстой обычно употреблял в смысле — сегодня. Это обстоятельство позволяет думать, что письмо написано не позднее 15-го сентября и до некоторой степени подтверждает датировку, сделанную Чертковым, хотя возможно, что если письмо Черткова было отправлено немедленно по написании, то оно могло быть получено и 14 сентября.

В своем письме от 12 сентября Чертков, отвечая на предложение Толстого отредактировать посланный ему «катехизис штундистов», сформулировал свое принципиальное отрицательное отношение к попыткам сплотить единомышленников вокруг некоторого символа веры. Чертков писал: «Добрый, дорогой Л[ев] Н[иколаевич], я постоянно думаю об вас и живу совсем близко к вам духом. Получивши катехизис я заглянул в него, увидел, что очень хорошо, мне это было очень радостно, и я продолжал заниматься своим делом, а другим давал читать этот катехизис, между прочим Озмидову, которого он очень заинтересовал. Он сделал некоторые отметки черным карандашом на полях и написал издателю письмо. После получения вашего последнего письма, я внимательно прочел катехизис (сделал отметки синим карандашом в местах, которые мне не понравились). Что же? Очень отрадно видеть, что люди этим занимаются. Собственно говоря, это не что иное, как компиляция из вашего перевода Евангелия, изложенная в форме, показавшейся наиболее удобной кружку единомышленных нам людей — для их частной цели — попытки сплотить, как они выражаются, в одну духовную семью людей, как они сами говорят, верных главным основам своей веры и расходящихся только в подробностях. Насколько осуществима такая цель и насколько она желательна, если бы могла удасться, это вопросы для меня далеко не разрешенные. Лютеранство, например, сплочено до известной степени (главным образом в отрицательном отношении к обрядным религиям), и что же? — Оно мертво. Более мелкое деление лютеранства, «адепты» которого считаются сотнями тысяч — revival’исты — тоже сплочены весьма точным и полным катехизисом, из которого они не выступают — и в общем эта секта отличается узостью, нетерпимостью и отсутствием поступательного движения в раскрытии истины. Я верю в духовное движение, которое происходит в народе, преимущественно на юге России. Из общения с Емельяном я многое себе выяснил по отношению к приемам распространения этого движения и вместе с Емельяном вижу, что всеубивающая форма подкрадывается с первых же шагов во всякую группу людей, мнящих, что они нашли правду. Емельян считает около 30-ти ближайших братьев, в обращении которых он так или иначе принимал некоторое участие. Но он сам теперь убеждается в том, что между ними едва ли найдется человек пять, в которых разумение действительно самобытно развивается и претворяется в плоть и кровь. Остальных занимает больше форма исповедания новой веры, протестующей, они участвуют на собраниях, с умилением слушают хорошие слова, живут трезвее и аккуратнее православных, но — на тех же началах личной жизни. Это та почва, на которой вырастает протестантизм, новое вероисповедание со своими особенными катехизисами, догматами и символами веры. Движение это не духовное (выше времени и пространства), а историческое, представляющее известную ступень «культурного» развития определенной народности в определенную эпоху. И великий соблазн принимать эти кажущиеся грандиозными исторические движения за действительное возрождение духа, которое всегда происходит везде в тех людях, в которых осуществляется дух божий, о котором неизвестно, как он приходит и куда направится дальше. Кружок людей, повидимому, получивший мирское «культурное» образование, обособляет себя в особое «братство» с своим основным «догматом» (т. е. случайною формою выражения истины, которой они придают ошибочно непреложное значение). Они воображают себя призванными сплотить сотни тысяч других людей, которых они обособляют, называя их «штундистами», «расколом лютеранства», от всех остальных людей. И вот между прочим они измышляют для этой цели катехизис, т. е. прибегают к самому безнадежному приему определения неопределяемого и заключения в точные рамки того, что только и имеет значение и силу, когда оно бесконечно разнообразно в своем выражении, и безусловно свободно в своей форме. И для своей пропагандистической и организационной цели они естественно заимствуют прием катехизисов, догматов и «братств», созданных отживающей церковностью. В старые мехи пытаются влить вино новое. Катехизическая форма для нашей цели жизни — служения духом и делами богу и людям — мне представляется не только нецелесообразною, но и опасною. Озмидов уже возражает на одни пункты и предлагает свои новые. Найдутся сторонники первоначального катехизиса, некоторые примут одни пункты, исключая другие, другие — наоборот, окажется на словах и на бумаге разногласие, точно исследованное и определенное. Одним словом — то самое, что мы видим во всех так называемых вероисповеданиях. Нельзя учиться разумению жизни по наставлениям веры. Учит сама жизнь. Она ставит вопросы в бесконечно-разнообразных формах и последовательности. Пробуждающееся и развивающееся в человеке разумение в каждом человеке по своему отвечает на эти вопросы, и из столкновений и слияний этих ответов образуется постоянное развитие духовной жизни человечества, вечно движущееся вперед, раздающееся вширь и проникающее вглубь, не стесняемое никакими определенными рамками. Ваше появление на свете, дорогой Л[ев] Н[иколаевич], ваша жизнь, ваши писания по воле божьей, а не по произволу человеческому, гораздо более содействуют этому сплочению, хотя вы никогда и не задавались такою целью, чем это «Иисусово братство по Евангелию», появлению которого я не могу не радоваться, но в достижение частной цели которого я не верю, и наружным примерам которого я не могу сочувствовать и посвятить им свой труд. Еслиб в России было не одно такое братство, а 10, и было бы где-нибудь в Москве такое центральное бюро, в свою очередь сплочающее их, то тогда я еще меньше верил бы этому делу. Жизнь и деятельность людей, как Сютаев и Емельян, представляется мне гораздо более истинною и действительною, хотя они и не вызывают никакой внешней организации и не задаются целью влиять на сотни тысяч людей. Катехизис этот представляет только образчик целого ряда литературных работ, которые будут в свое время вызваны вашими писаниями и будут черпать материал в этом большом источнике. И если б я сейчас имел время заняться этим, я взялся бы за целый ряд подобных работ, в роде, например, выписки и составления из всех ваших писаний таких выдержек, которые при полной компиляции не имели бы характера ни автобиографического, ни полемического, ни филологического исследования, но выражали бы христову истину в применении к современной жизни, начиная с основ учения и последовательно выводя все из них. Если когда-нибудь я достаточно освобожусь от другого, чтобы заняться этим, то предвижу для себя от такой работы много радости и пользы. И во всяком случае я уверен, что в свое время и эта, и подобные работы будут вызваны вашими писаниями. Вам же, Л[ев] Н[иколаевич], если я имею право вам что-либо советовать (в чем я сомневаюсь), я советовал бы вам не браться зa исправление этого катехизиса. Не разменивайте вашу силу на заплатки. Пишите свое, задуманное в свободе духа, для всех людей, а не в виде частного одолжения отдельным людям. А если вы уже так мягкосердечны, что не можете отказать частным просьбам, то напишите для «Посредника» еще несколько художественных рассказов, которые оказывают пользу не только штундистам, но всем людям, в том числе и штундистам и тем не штундистам, которые больше штундистов нуждаются в помощи. Целую вас и чувствую себя за одно с вами».