— Мне надо с вами посекретничать, — сказал Дундич, отводя игуменью в сторону.

Вскоре в келью настоятельницы принесли рясу и клобук для Шишкина. Переодетый красноармеец теперь ничем не отличался от монашек. Лишь озорные синие чуть навыкате глаза да здоровый румянец во всю щеку мало свидетельствовали о святости новоиспеченной «послушницы».

— Примите на время в свое лоно дочь Марфу, — довольный маскарадом, весело сказал Дундич.

Не разделяя его настроения, мать Софья смиренно осведомилась, что она должна делать.

— Не мешать Борису, — попросил Дундич. — Выполнять все его приказы.

Иван изложил Шишкину план операции. Якобы поверив монашкам, бойцы идут к переправе, ремонтируют мост, чтобы на той стороне преследовать банду в займище. Если она появится в монастыре, Борис должен дать сигнал и найти способ открыть вход для отряда.

Оставшись один, Шишкин попросил настоятельницу выделить ему помощницу из верных ей монашек постарше, чтобы он мог в крайних обстоятельствах, не привлекая внимания бандитов к себе, пользоваться ею как связной или на случай другой какой необходимости. Ему отрядили послушницу Гликерью, высокую моложавую женщину лет под сорок, с лицом тонким, но без живинки, словно окаменевшим, что подчеркивалось и вечно опущенными веками. Зато когда Шишкин как-то ненароком поймал скользнувший по нему взгляд помощницы — будто наткнулся на что-то острое: черные глаза смотрели твердо, оценивающе. Борис сбился с речи и быстрее, чем хотел, закончил «инструктаж».

Не прошло и двух часов, как в кованные медными пластинами ворота громко забарабанили.

Игуменья осторожно откинула металлический кружок и в небольшой глазок разглядела прежних обидчиков. Она опустила шторку и внимательно посмотрела на Бориса, рука которого невольно потянулась за пазуху.

— Вот этого я и боюсь, — прошептала мать Софья. — У вас могут не выдержать нервы.

— Лишь бы у вас, матушка, выдержали, — так же тихо ответил Борис и добавил властно: — Открывайте, иначе они заподозрят неладное.

Софья снова подняла шторку и притворно-испуганно начала причитать:

— Кто это нарушает наш покой? О господи, спаси и помилуй!

— Вы что там, поумирали? — неслось с той стороны ворот. — Или после встречи с большевиками вам сладко снится?

— Побойтесь бога! — с обидой воскликнула игуменья и загремела тяжелыми засовами. Борис ей помогал.

Словно Предчувствуя подвох, «гости» въезжали по одному, угрюмо озираясь. Но, когда игуменья пригласила всадников спешиться, ибо в обители божьих слуг им нечего опасаться, они заметно повеселели.

— Я ж говорил, батька, сколь приехало, столь и уехало! — крикнул один из бандитов, видно лазутчик. — Пущай нам переправу строят!

Грузный человек с широким одутловатым лицом, к которому обращались эти слова, приостановил коня под аркой ворот, недоверчиво всматриваясь в монастырские постройки. По его знаку двое бандитов направились к высокому крыльцу двухэтажного здания, третий — к церкви, четвертый на лошади въехал в открытый сарай.

Пока «послы» искали красных в кельях, церковных помещениях и хозяйственных службах, Борис чувствовал на себе ерзающий взгляд водянистых, словно у сазана, глаз Жмуренко. Томила неестественность состояния: враг вот он, рядом, а стрелять нельзя. И в какие-то секунды не верилось в защитную силу монашеской рясы. А вдруг что-то обнаружит в нем не послушницу, а бойца — носок сапога, прядь коротких волос, неженская походка? И он не успеет скрыть предательскую деталь, не узнает даже, что разгадан, даст преимущество противнику. Когда Дундич сказал ему: «Будь все время начеку, но без самоедства. Контроль не должен переходить в панику. И не в своей тарелке — так по-русски? — оставайся самим собой», — Борис отнесся к совету легкомысленно. Сейчас только осознал он опасность маскарада, если человек начнет ее преувеличивать, не подчинит мысль воле.

Наконец, последний «посол» высунулся из узкого, как бойница, торцевого окна второго этажа, ухарски сплюнул: «Чисто! Чужих нэма!»

Жмуренко велел запереть ворота и оставил двух крепких парней, пообещав прислать с монашками самогону. Банда рассыпалась по кельям и подвалам монастыря. Сам главарь, строго наказав какому-то Микрюку — цыганистому казаку с физиономией прямо-таки зверской — беречь коней, ушел к игуменье.

Уже через час монастырь гудел, как воскресный базар около шинка. Опьяневшие от самогона и жары, бандиты орали песни, требовали угощенья, хвастали награбленным, обещали озолотить сговорчивых. И поэтому, когда Борис за церковью выпустил в светлое небо зеленую ракету, на нее никто не обратил внимания.

Завернув через четверть часа за угол, Шишкин увидел спускавшуюся по крутым ступенькам Гликерью с новой бутылью самогона и таким же, как у нее, семенящим шагом неспешно направился вслед за помощницей к осоловелым стражникам у ворот. Один уже крепко спал в обнимку с винтовкой, второй ходил вдоль стены и, заметив монашек, стал суетливо расправлять попону с остатками снеди, приглашая разделить его одиночество.

«Оружие у спящего», — негромко обронил Борис в затылок Гликерье. Она склонила голову: поняла, мол.

— Сидай, молодка! — протянул к Борису руки второй стражник. — Погутарим… Пантюха, вставай, выпьем!

— Не тронь его, — строго оборвала Гликерья, опускаясь на колени рядом со спящим. — Он мой. Зельем травись сам.

— А эта, значица, моя? — сообразил бодрствующий, попытался ухватить Бориса за подол рясы, но, промахнувшись, ткнулся головой в попону.

Борис обогнул подстилку и, все так же не торопясь, прошествовал к калитке.

— Ты куда? — враз сбросив хмель, рявкнул стражник, поднялся на ноги, стал нашаривать съехавшую назад кобуру.

— Не под монастырскими же окнами нам с тобой гутарить, — как мог кокетливей и писклявей сказал Борис. Он стоял спокойно на лице застыла улыбка, недоуменно моргали синие глаза. — У нас мать-настоятельница стро-огая. Только ежели у тебя нет золота, что вы, хвастаете, захватили, нам и гутарить не о чем. — Борис сделал шаг от калитки.

Новая мысль успокоила стражника. Он стал неуклюже выворачивать карманы, бормоча:

— Известно, взяли… Известно, у казначея, у Микрюка-сквалыги… Трошки есть… Вот, — он извлек золотой, — видала? — и двинулся на Бориса.

Тот, уставя будто зачарованный взгляд на монету, отступал к стене. Где-то за воротами свистнула птица: «Фьюить! Фьюить…» Стражник сделал еще шаг, прижимая «монашку» к калитке, она обороняясь, поднесла руку к груди, и в следующее мгновенье ствол нагана уперся в ребра бандита.

— Не двигайся, сволочь, пристрелю, — уже своим, громким и напряженным голосом сказал Борис и левой рукой, просунутой за спину, рванул задвижку. В распахнувшуюся тут же дверцу влетели Дундич и Пенни. Часовой очутился на земле, а двор заполнился бойцами. Одни бежали к крыльцу, другие охватывали здание, третьи занимали посты у остальных построек. И все это без единого слова, без команд, по заранее, очевидно, разработанному Дундичем плану.

Появление Дундича в комнате Софьи было неожиданным. Главарь даже не попил поначалу, кто это и чего от него хотят. А когда до его сознания дошло, что перед ним командир того самого отряда, который ускакал в сторону Ростова, Жмуренко — в самообладании ему не отказать — поднялся из-за стола и как хлебосольный хозяин налил Дундичу стакан самогона, попросил присесть. Думал: а чего суетиться? Вот-вот сюда заглянут его люди, и тогда не он будет отвечать этому горячему командиру в офицерском кителе и галифе с кожаными леями, а наоборот.

А ответа от него потребовали сразу.

— Пропиваешь чужое добро, Жмуренко? — спросил нежданный гость, спокойно сев за стол.

— Почему чужое? — ответил бандит вопросом на вопрос.

— Разве ты не считаешь, что это золото принадлежит пароду, Советской республике?

— Вот потому и взял, что принадлежит народу, — ткнул себя в грудь жирным пальцем Жмуренко. — Взял в фонд революции, чтобы не досталось германцам или красновцам.

— Вот как? — усмехнулся Дундич уловке.