Но царица всех звезд — дистоластерия. Ей по праву принадлежит титул «Мисс Японское море». Раскрашивая дистоластерию, природа проявила себя декадентом. Как передать словами вызывающую траурную окраску этой звезды? Влажный, лоснящийся черный муар лучей, строгий узор из желтовато-белых, как лучшая слоновая кость, шипов, оранжевая пуховая, как спинка гусеницы, бахрома — вот отличительные признаки дистоластерии — полуметровой звезды, которая кичливо носит свой траур, скрывающий все те же розовые ряды червей-присосков.

Я вскрикнул, когда впервые увидел ее в отгороженном камнями от моря садке, куда водолазы складывают пойманную добычу. Начальник водолазов Валерий Левин сразу все понял и тут же подарил мне звезду. Я не стал впрыскивать в нее формалин. Промыл в пресной воде и положил под солнечные лучи на пень возле бунгало. Но даже засушенная дистоластерия осталась прекрасной. Пыльно-серым стал ее черный муар, пожелтела слоновая кость, и побелела бахрома, да и вся она опала и ссохлась. Но, как писали в романах, «на челе графини явственно читались следы былой красоты».

Я увез дистоластерию с собой в Москву. Высохшая и тусклая, лежит она за стеклом. Но без всякого усилия память прокручивает цветную кинопленку. Блестящие камни, зеленая вода, россыпи звезд, ежей, голотурий, красная, как вино, асцидия и в центре она — царица во всем своем великолепии. Моргана, Клеопатра, Лукреция.

А рядом домик водолазов, свайная постройка с плоской крышей и тенистым навесом.

Он стоит у самой воды, к которой спускается ребристый трап. «Трап», потому что в этом доме все как на корабле. Морской телефон для связи с берегом, корабельный хронометр, барометр, распятый на пружинах в деревянном сундучке.

— У вас все как на корабле, — сказал я Левину.

— Конечно, — улыбнулся он, — у нас все экономно и рационально. А корабль — наивысшее проявление рациональности и экономии места.

Он был явно польщен. Очевидно, я угадал тайный романтический его замысел. Недаром ведь бьют в этом домике склянки. Гул медного гонга долго летит над бухтой.

На открытой веранде сушится пестрое барахло — майки, тельняшки, плавки, полотенца, — как в неореалистском фильме. Слева огромный котел с ровными синими швами сварки, по которым уже ползут желтые потеки ржавчины. Это барокамера. Вернее, будущая барокамера. Ее хотят пустить к концу сезона. Она необходима для тренировки и для возможной декомпрессии водолазов. Ведь что там ни говори, а пора осваивать и большие глубины. Катер есть, снаряжение тоже. Причем отличное снаряжение: японские гидрокостюмы из цветной резины, японские акваланги. Они аккуратно сложены на полках в отсеке аквалангов. Слесарный стол. Верстак. Набор инструментов. Баллоны, компрессоры. А в соседнем отсеке — двухэтажные нары. Матросские койки, так сказать.

В тени, чтобы не испортить солнцем резины, сохнут зеленые, черно-белые и желто-зеленые гидрокостюмы. Словно сказочные ящеры меняли здесь кожу и ушли потом в океан, оставив лишь цветную слинявшую оболочку. Тут же маски, ласты, всевозможные гарпуны и трезубцы, пояса с набором свинцовых бляшек для быстрого погружения в очень соленое Японское море.

Валерий выбирает для меня акваланг и опускает его в бочку с пресной водой. Ртутная струйка пузырьков, извиваясь, спешит на поверхность. Он с некоторым сомнением качает головой.

— Травит. Все они немного травят, разболтались… Но ничего, сойдет.

Конечно, сойдет. Ведь есть еще страховочный трос. Его тугой карабин прищелкнут к брезентовым лямкам прибора, которые, как терки, дерут обгоревшие плечи. Но и это сойдет. В воде акваланг сделается невесомым, а жесткий брезент смягчит нежная смазка водяных струй.

— Если будет поступать вода, перевернитесь на левый бок и резко продуйте.

Но вот, наконец, живительная прохлада. Исчезает давящий груз акваланга и свинцовых бляшек, проходит жжение на спине и царапанье под лямками. Все проходит, все оседает. Остается только свобода в трехмерном пространстве и удивительное дно. Подальше от берега… Подальше.

Конечно, воздух поступает далеко не свободно и часто приходится ложиться на бок, чтобы избавиться от воды (потом выяснится, что в мембране была дырка), но разве в этом дело?

Сам виноват, что торопился и не проверил акваланг. Ничего, в другой раз все будет иначе! Не торопясь, на досуге подберешь себе прибор, опробуешь его да наденешь гидрокостюм, чтобы можно было подольше пробыть в холодных глубинных слоях. Все это будет потом. А сейчас это неповторимое дно, которое надо то и дело покидать, чтобы глотнуть воздух. Черт с ними, с неполадками и неудобствами! Ведь на дне трепанг. Шутка ли, трепанг!

Как поет это набатное слово!

Оно ключ к южным морям, к удивительным приключениям на море и на суше.

Узкие пироги, малайские прау и джонки под парусом, похожим на крыло летучей мыши. Вскипающий в крови азот, и человек, загорелый и тощий, падающий на розовый песок с выпученными от боли глазами. Зеленые осьминоги, как колышущиеся привидения, встающие из темных расселин. Пальмы, ребристые листья которых дрожат под пассатом над изумрудной лагуной. Уставившееся в переносицу дуло винчестера или кольта сорок восьмого калибра. Медные позеленевшие весы, освещенные красноватым огоньком, плавающим в скорлупе кокосового ореха. Золотые монеты неизвестной чеканки. Радужная пена прибоя. Огромный марлин, с черным копьем на морде и парусом на спине. Катамаран с балансиром. Литая ртутная рыба, бьющаяся на окровавленной остроге.

Все эти чудеса незримо свалены в какой-то темной кладовке памяти. Она заперта на скрипучий заржавленный замок, который почему-то отворяется словом «трепанг».

Вокруг меня синеватые, обросшие мохнатой слизью камни, белые тарелки морских гребешков, ежи и, конечно, звезды. Колышутся желтоватые пузырчатые грозди саргассов, мелкие синюшные крабики боком проваливаются в черные щели. Кусок грунта взлетает вверх и, превратившись в камбалу, улепетывает подальше. Вдруг, сделав резкий поворот, она исчезает на светлом в серых крапинках дне. Розовые и малиновые губки. Пунцовая тугая асцидия, которую называют помидором. Разнообразная рыбья мелочь, пощипывающая мохнатый ворс камней и растений.

Вот знаменитая желтобрюхая рыба-фугу, родственница тропической рыбы-шар. Она тоже способна раздуваться в минуту опасности. Белые лошадиные зубы торчат у нее во рту, который никогда не закрывается. Ее икра ядовита, а в какие-то периоды ядовито и мясо. Японцы считают, что ничего нет вкуснее этой уродливой рыбы. Поэтому каждый год там регистрируют до двухсот смертных случаев. Недаром японская пословица гласит: «Хочешь попробовать рыбу-фугу, напиши завещание». В старину детям военнослужащих, которые умерли от яда фугу, даже отказывали в пенсии. Но, как видно, рисковые гурманы в Японии не перевелись. Но не на коричневую пятнистую спину фугу я так неотрывно смотрю.

На песке в голубоватой тени камня лежит огромная колючая гусеница. Я хватаю ее, и она тут же сжимается в тугой резиновый комок. Точно пупырчатый теннисный мяч.

Вместе с драгоценной добычей несусь к берегу. В моих руках лежит совершенно беззащитное существо. Его грозные на вид шипы всего лишь пупырышки на коже. Мягкий известковый скелет спрятан внутри и не может защитить трепанга от врагов. Я положил находку в воду. Коричневая муфточка постепенно распрямилась и вновь выпустила свои безобидные пупырышки.

Мне приходилось есть трепанг в разных видах. Жареный с луком. Тушеный в грибном соусе. С мясом, курицей, ростками бамбука. Скоблянку из трепанга с острой томатной подливкой. Бульон из трепанга и морской капусты. Не ел я только сырого трепанга. И вот впервые увидел его в первозданном виде.

На Дальнем Востоке трепанг добывают с незапамятных времен. За содержащиеся в нем вещества, оказывающие на человека возбуждающее действие и вызывающие прилив сил, его называют морским женьшенем. Изучение трепанга поэтому относится к прямой компетенции Института биологически активных веществ, которому и принадлежит морская станция.