— Цуца!… Цуца!… — звал ее лейтенант.

Собака не двигалась.

— Осторожная, дрянь, — сказал курьер.

— Понимает, что нерусские, — добавил водитель и швырнул в нее пустой консервной банкой.

Собака отскочила в сторону, поджала хвост и вновь присела.

— Не так, — заметил один из солдат.

Он взял хлебную корку, полил ее водой из термоса и, круто посолив, бросил собаке.

Та жадно схватила корку на лету, щелкнула зубами, но тут же бросила, затрясла головой и зачихала.

Солдаты захохотали.

Собака продолжала стоять, несмотря на попытки людей подманить ее. По давней, извечной собачьей привычке она ждала, когда насытившиеся двуногие уйдут прочь, и тогда она безнаказанно воспользуется ничтожными остатками их обильной трапезы.

За избами послышался шум автомобильных моторов. Через деревню со стороны Горелова промчались четыре грузовые автомашины с высокими, обтянутыми брезентом кузовами.

Лейтенант встал, посмотрел на часы и, убедившись, что сорок минут растянулись до часа с лишним, отдал команду:

— Быстро собираться!

Солдаты встряхнули брезент, оделись, закурили и стали усаживаться в машину.

Когда люди отошли, собака трусцой направилась к вербе, за нею устремились и щенята. Мать, многочисленного семейства, виляя хвостом, начала подбирать хлебные корки, колбасную кожуру.

Водитель включил мотор, но, увидев вдруг поднятую руку лейтенанта, не тронул машину. Лейтенант вынул из кобуры массивный парабеллум, уселся поудобнее, уложил ствол пистолета на согнутую в локте руку, прищурил левый глаз и плавно нажал на спусковой крючок.

Выстрел оказался на редкость точным. Пуля угодила собаке в ухо и вышла насквозь. Сука даже не взвизгнула. Передние ноги ее сразу подломились, она ткнулась носом в землю и вытянулась. Кончики задних лап легонько вздрогнули.

Курьер захлопал в ладоши:

— Браво! Ловко, господин лейтенант! Глаз у вас хороший!

Водитель нажал педаль сцепления, включил скорость, и машина тронулась.

Щенята, вначале испуганные выстрелом и метнувшиеся в сторону, теперь пришли в себя. Мать их лежала спокойно, как лежала много раз. Казалось, нечего было бояться. Они подбежали к ней, начали тыкаться мордочками и принялись сосать еще не успевшее остыть и свернуться теплое молоко.

4

Километрах в восьми от Горелова шоссейную дорогу пересекала небольшая, но глубокая речушка. Через нее был перекинут мост на деревянных сваях.

Строили мост задолго до войны и ни разу не ремонтировали. Сваи почернели, покрылись мхом, перильца обвалились, поперечные доски «играли» под колесами на все лады.

Речушка выбегала из леса и вновь уходила в него. Ее темно-зеленые и почти неподвижные воды укрывал высокий, в рост человека, камыш.

Курьерская машина легко взяла подъем, перевалила через него, спустилась на выключенной скорости к мосту и, взвизгнув тормозными колодками, внезапно остановилась. Посреди моста торчал воткнутый между бревен березовый шест, к которому был привязан большой кусок фанеры с надписью:

Гитлеровцы многозначительно переглянулись.

— Мина! — высказал предположение один из солдат.

— Вполне возможно, — поддержал второй. — Ничего в этом нет удивительного.

— Или неисправен, — заметил курьер.

— Сворачивай! — отдал команду лейтенант и, достав планшетку, обратился к карте.

Водитель с досадой почесал затылок, осадил машину назад и спустил с насыпи. Колеса запрыгали по ухабам и горбатым колеям лесной дороги.

Всмотревшись в карту, лейтенант отыскал мост, тоненькую красную нитку (дорогу), уходящую вправо, и нитку немного пожирнее, голубого цвета (речушку). Они вились рядом, как бы прижимаясь друг к другу.

— Дорога идет вдоль реки, — изрек лейтенант, — а переправы я не вижу.

Курьер ухмыльнулся и не без удовольствия кольнул начальника охраны:

— Переправы — дело временное и на картах не обозначены. Через три километра вам представится возможность ею полюбоваться.

Когда штабная машина скрылась в лесу, из камыша вышел Степан Заболотный. Штаны его были засучены выше колен, на плечах болтались туфли, связанные шнурками. Он огляделся, прислушался. Кругом стояла тишина, нарушаемая лишь щебетанием птиц.

Припадая на левую ногу, Степан быстро, как только мог, выбежал на мост, выдернул шест с куском фанеры и зашвырнул его в камыши.

— Движение открыто! Пожалте бриться! — сказал он с усмешкой и торопливо скрылся в лесу.

5

Машина тем временем пробиралась вперед. Дорога жалась к речке. Справа к ней подступал лес, мрачный, неподвижный. Гитлеровцы приумолкли. Лесная сторожкая тишина действовала угнетающе. Они сидели в напряженных позах, крепко держа автоматы и ручные пулеметы, и водили глазами по сторонам, ловя малейший шорох.

Подходил к концу второй километр. Дорога становилась все глуше, то уводя машину глубже в лес, то прижимаясь к реке и повторяя ее изгибы. Никакого намека на переправу не было.

Лейтенант снова вытащил планшетку и долго мигал над нею белесыми ресницами: дорога километра через два забирала вправо от реки и вела к леспромхозу.

Лейтенант спрятал планшетку и, скосив глаза, взглянул на счетчик: уже перевалило за третий километр. Ему стало не по себе. Не то чтобы его охватил страх, но к сердцу подступала какая-то смутная тревога.

— Когда же кончится этот проклятый объезд? — зло выкрикнул водитель, нарушив общее молчание.

И тут заговорили все сразу.

— Дорожники на глазок прикидывают, — усмехнулся курьер бодрясь.

— Черт бы их побрал! — выругался водитель.

— Все, наверное, через мост чешут, — высказал предположение один из солдат, — а мы сюда сунулись. Смотрите, ни одной встречной не попалось, и колея мало наезжена.

— И то верно, — согласился второй. — Надо было осмотреть мост и ехать помалу. Те, что через деревню ехали, так и сделали, наверное…

— Где вы раньше были, умники? — огрызнулся водитель.

— А место, место-то какое проклятое, — сказал третий солдат. — В такой чащобе, чего доброго…

Но его грубо оборвал лейтенант:

— Замолчать! Что за паника? Почему проклятое? Чудесное место.

Все снова притихли. Машина вскарабкалась на крутую горку и легко покатилась вниз. Между дорогой и рекой узенькой полоской потянулся орешник.

— Да, — протянул с ехидцей курьер, — чудное местечко!… Только я бы…

Он не успел досказать: под машиной что-то треснуло, с ходу она нырнула вниз, ударилась передком в плотную земляную стену и перевернулась набок.

— Огонь! — раздалось по-русски из-за ближайшего куста.

И тут же из зарослей орешника брызнула автоматная очередь, щелкнули пистолетные выстрелы, треснуло дробовое ружье центрального боя и в заключение ухнула самодельная граната.

И вновь стало тихо.

Шесть подпольщиков выбежали из чащи к глубокой яме, куда нырнула машина, стараясь заглянуть в нее. Никто из врагов не подавал признаков жизни.

— Похороны по первому разряду, Григорий Афанасьевич! — усмехнулся молодой веснушчатый парень в соломенном капелюхе.

— А ну-ка, сигай сюда, Тимошка, — приказал ему Чернопятов. — Пощупай, как они себя чувствуют. Только осторожно, гляди! Петро! Федор! — обратился он к двум другим. — А вы поищите почту да соберите оружие. Живо!

Трое партизан спрыгнули вниз.

— А их вытаскивать не будем, — проговорил Калюжный, имея в виду убитых гитлеровцев.

Чернопятов усмехнулся.

— Пусть на машине так и едут в свой рай без пересадки…

Большой желтый портфель нетрудно было заметить: конец его торчал из-под тела курьера.