Он заявил о полной непричастности партии социалистов-революционеров к данному происшествию и настаивал на том, чтобы большевики ещё раз перепроверили версию с оружейными спекулянтами, пойманными на толкучке, в том смысле, что не ведёт ли криминальная ниточка к союзу фронтовиков. Это своего рода профессиональное объединение бывших участников Первой мировой войны главным образом из числа рядового состава занимало вроде бы независимую политическую позицию и вместе с тем очень часто склонялось в своих решениях в сторону советской власти, причём по очень многим вопросам. Кража винтовок, если доводить версию Розенштока до логического конца, могла быть совершена безработными фронтовиками с целью наживы.

Однако уже на следующий день, а точнее в ночь на 10 апреля, как мы теперь знаем, в доме у члена губернского эсеровского комитета Николая Немиро нашли большую часть из украденных винтовок, а также список подпольной, как поняли большевики, организации. И хотя часть фамилий удалось уничтожить его отцу — Фадею Немиро, однако даже на основании того, что осталось на руках у особистов, ими было сделано предположение о причастности к антисоветскому заговору и некоторой части томского студенчества. Поэтому буквально на следующий же день некоторых лидеров легального эсеровского молодёжного движения взяли под стражу, и, что примечательно, среди арестованных опять, уже во второй раз за последние дни, оказался Исаак Розеншток.

Что же касается некоторых других студентов, состоявших в партии эсеров или сочувствовавших ей, то многие из них, узнав о провале явки на Бульварной-13, посчитали лучшим для себя исходом временно оставить учёбу и срочно покинуть город. Однако не всем это удалось сделать, так что часть из них всё-таки арестовали утром

10 апреля прямо во время занятий. В тот день к главным корпусам университета и технологического института прибыли усиленные наряды Красной гвардии, состоявшие по преимуществу из опять-таки завербованных военнопленных австро-венгерской армии. Никто не впускался и не выпускался из помещений в течение примерно получаса. Руководство операцией осуществляли томские большевики, в том числе и всё ещё числящиеся студентами Лыткин[343] и Якимов. Примечательно, что упоминавшийся нами чуть выше Розеншток, дважды арестованный в результате всех этих событий, был сокурсником Лыткина по юридическому факультету Томского университета. Возможно, они даже некоторое время являлись товарищами и ходили вместе на занятия, поскольку и жили-то они (снимали жильё) по соседству на улице Нечаевской (теперь проспект Фрунзе).

В ходе проведённого в тот день мероприятия особисты изъяли все списки студентов указанных вузов, на основании которых произвели в ближайшие же дни ряд обысков по адресам попавших под подозрение учащихся. В ответ на это часть молодёжных организаций решила объединить свои усилия для противодействия беспределу властей. Так, общее собрание старост томских вузов вынесло постановление о предании товарищескому суду студентов-большевиков Лыткина и Якимова за участие в проведённой 10 апреля антидемократической акции. 21-го числа того же месяца состоялось заседание студенческого суда, но ни Лыткин, ни Якимов на него не явились, так как находились в то время уже в Иркутске по делам службы.

13 апреля на очередном общем собрании Совета рабочих и солдатских депутатов после основного доклада о положении дел в городе с официальным заявлением выступил некто Гуревич. Зачитанное им обращение исходило от объединённого бюро совета студенческих старост и правления студенческого социалистического общества. В нём высказывался протест против ареста нескольких учащихся, а также по поводу посягательства на автономию высших учебных заведений, введённую поэтапно ещё при царе и подтвержденную, кстати, декретом советского наркома просвещения Луначарского. В конце заявления содержалось требование немедленно освободить арестованных студентов и прекратить без разрешения вузовского самоуправления незаконные вторжения на её территорию.

В ответ на это председатель губисполкома Иван Беленец довёл до сведения собравшихся, что все аресты осуществлялись с ведома городского Совета рабочих и солдатских депутатов. А акция по вторжению была проведена лишь после того, как выяснилось, что в похищении оружия принимали участие студенты Дикштейн и Немиро, а также, возможно, и некоторые другие учащиеся. В доме у Немиро, развивал дальше свою мысль предгубисполкома, при обыске нашли список, в котором значились фамилии некоторых из таких учащихся. Что же касается автономии высших учебных заведений, то она, заявил в конце своего выступления Беленец, провозглашена советским правительством не для «теперешнего гнилого студенчества, а для будущих его поколений, пропитанных духом революционной демократии» («Знамя революции», № 74 за 1918 г.).

К не совсем понятным нюансам всех вышеизложенных событий нужно отнести следующие обстоятельства. Постановлением военно-революционного штаба от 13 апреля объявлялось, что в связи с обнаружением украденного оружия у члена томской эсеровской организации Николая Немиро, а также ряда свидетельских показаний и некоторых документально подтверждённых данных, губернскому комитету партии социалистов-революционеров «может быть предъявлено обвинение в организации антисоветской боевой дружины, для каковой цели и было похищено оружие в 39 полку». В то же время газета «Тернистый путь народа» писала, что 17 апреля из заключения освободили четырёх членов губкома эсеровской партии. Правда, этих четверых арестовали не по делу о краже винтовок, а ещё раньше, 20 марта, по обвинению в связях с мятежным казачьим атаманом Сотниковым, и всё-таки. Не будем также забывать, что в первой половине апреля в Томске на полулегальной основе проходила Всесибирская эсеровская конференция, которая без особых проблем смогла провести и закончить свою работу. Так что вот так как-то, с одной стороны, очень строго повела себя советская власть после случившегося весьма дерзкого и опасного происшествия, а с другой — вроде бы и не очень, можно даже сказать — вполне адекватно.

4. Реквизиции, реквизиции и ещё раз реквизиции

В условиях фактически полностью парализованной банковской системы советская власть на территории Сибири оказалась в очень сложном финансовом положении. А деньги, и прежде всего наличные, ей были конечно же очень нужны. В первую очередь — для закупки продовольствия у крестьян, а также — для выплаты заработной платы, различного рода социальных страховок и пр. Средств, частично конфискованных из местных отделений национализированных большевиками банков, хватило всего на месяц-полтора. В связи с чем, во многих городах Сибири уже в феврале начала осуществляться практика наложения принудительных денежных контрибуций на местную буржуазию. Например, в Барнауле — в размере 1 миллиона рублей («Свободный Алтай», № 40 за февраль 1918 г.), ровно на такую же сумму 23 февраля подобную операцию осуществили в Новониколаевске, а 28-го того же месяца — в Тюмени.

В Томске к подобному решению пришли не сразу, но всё-таки пришли чуть позже и как бы в несколько этапов. Так, 17 февраля состоялось общее собрание союза инвалидов и союза безработных фронтовиков. На нём, по данным «Земской газеты» (№ 12 за 1918 г.), присутствовало около 700 человек. Настроены эти люди оказались весьма решительно. И всё потому, что у большинства из них на иждивении находились семьи, причём многие в силу традиций того времени являлись многодетными отцами, имели по 3–4 ребёнка и более, а постоянного заработка найти не могли. И если инвалиды войны хотя и с перебоями, но всё-таки получали от правительства хоть какие-то вспомоществования, то безработные, в том числе и вернувшиеся с фронта солдаты, — никаких. А жить каким-то образом было нужно и кормить семьи — тоже.