Видя, что братья молчат, Низар поспешил откланяться. Чуть позже и Корсали последовал его примеру.

Энрико нашел своих друзей за игорным столом: они уже начали партию, так что ему пришлось ждать в сторонке. Чем больше он вспоминал недавнюю ссору, тем больше убеждался в собственной правоте. Энрико чувствовал себя победителем, словно речь шла об игре в брисколу. Да что там брискола — его братья и карт-то не различают, а уж сыграть у них точно смелости не хватит. Отныне он их и словом не удостоит, они для него — пустое место. Так он просидел до позднего вечера в одиночестве, потягивая вино и внутренне возмущаясь, однако затем, несмотря на все свои угрозы и обещания, вернулся домой.

Дверь открыла Модеста.

— Братья дома? — заботливо поинтересовался Энрико.

— Да, уже за столом.

— Я сейчас.

Он вошел в столовую и, извинившись за опоздание, сел ужинать.

IX

Джулио сильно исхудал, лицо его осунулось: он был заметно подавлен, словно больной, который до конца не оправился от тяжкого недуга.

Заглянув в лавку на следующий же день, Низар застал братьев все в том же мрачном оцепенении.

— Полноте! Все не так плохо, зачем убиваться понапрасну?

Услышав его сквозь сон, Никколо попытался открыть глаза и ответить, но язык отказывался ему повиноваться: мешало неприятное, вяжущее ощущение во рту. Неужели Низар догадался? Впрочем, какая теперь разница.

Джулио достаточно было взгляда, чтобы все понять. Он повернулся, достал с полки книгу и, открыв ее на знакомой странице, протянул гостю, указав пальцем нужные строки: Fili, sic dicas in omni re: Domine, si tibi placitum fuerit, fiat hoc ita[7]. Затем тут же закрыл книгу и поставил на прежнее место.

— Как по-вашему, разве не истина то, что здесь написано?

Низар хотел было возразить, однако счел неуместным завязывать праздную дискуссию: его до глубины души поразило, что Джулио дал ему прочитать строки из книги «О подражании Христу». Теперь он уже не сомневался, что дела в книжной лавке действительно плохи и что последствия не заставят себя ждать.

— Только им троим известна правда. Что ж, раз не хотят рассказывать — значит, не доверяют, — подумал Низар с досадой и, опасаясь, как бы ему не передалась чужая печаль, поскорее распрощался.

Никколо вскочил со своего стула и стал потягиваться, выпятив грудь. Бывали минуты, когда он, стремясь помочь Джулио, придумывал всякие детские небылицы. Вот и теперь, потянувшись хорошенько, он будто почувствовал себя выше и заговорил:

— Давай продадим лавку и подыщем другое ремесло. Я отправлюсь в Милан, в Турин, в Рим — куда угодно! Найду покупателя, приведу его сюда — и вот, выход найден! — от радости Никколо хлопнул в ладоши и даже закружился на месте, оставив на полу след от каблуков. — Главное, не терять ни минуты!

Джулио только покачал головой. Он сидел, спрятав руки в карманы брюк и разглядывая лежащую перед ним на столе промокашку. Глаза его блестели, а взгляд выражал столько скорби, что растрогал бы кого угодно.

Не прошло и минуты, как в голове у Никколо созрел уже новый план:

— А что если попросить синьора Риккардо Валентини подписать вексель? — Он старался говорить как можно более серьезно и убедительно.

— Ну, подпишет он один раз, а на второй откажет. Нам бы с векселями Никкьоли разобраться — настоящими и поддельными…

— Да, что верно, то верно. Лучше рассказать кавалеру всю правду.

— Положим, еще месяц как-нибудь протянем, а дальше что?

— Будем бороться до последнего.

— Мы уже все перепробовали.

— Ничего, продержимся как-нибудь.

Джулио открыл ящик письменного стола, будто надеясь обнаружить там спасение для себя и братьев. Он пошарил среди стопок бумаги, затем вытащил застрявшую между деревянными листами булавку и принялся колоть себе кончики пальцев.

— Может, пойти к директору банка и признаться? Я сам поговорю с ним, попрошу дать нам немного времени, чтобы хоть как-то поправить положение.

— Порой мне кажется, что ты бредишь.

— Я готов отправиться в тюрьму за кражу, за что угодно, но только не за подделку векселей! Уж лучше удавиться!

Джулио находился в каком-то возбужденном, лихорадочном состоянии. Почему-то в тот момент он думал скорее о братьях, чем о себе, точнее говоря, о Никколо, так как Энрико явно не заслуживал его заботы.

Никколо все больше распалялся:

— Да как это можно, чтобы мы с тобой, взрослые люди, не смогли выпутаться из этой переделки! Над нами весь город будет смеяться. И наплевать на них, лишь бы только на глаза мне не показывались! Да, многие будут торжествовать, радоваться нашему банкротству!

— Замолчи! Не произноси больше этого слова!

Никколо огляделся в ужасе.

— Разве мы здесь не одни? — Тут он отшвырнул свою табуретку со всей силы, она отлетела и сломалась. Он выбежал из лавки, как сумасшедший.

Джулио взял бечевку и принялся чинить сломанную табуретку.

Никколо бежал вниз по улице Виа дель Ре, как безумный, так что чудом не расшибся. Дома он, весь дрожа, поцеловал племянниц и сказал жене:

— Модеста, ты не хлопочи сегодня с ужином! Я не голоден, тебе надо иногда отдыхать. Хлеб, луковица и немного воды — больше ничего не надо.

Модеста испуганно переглянулась с племянницами.

— Что с тобой? Никак заболел?

Никколо тем временем метался из комнаты в комнату, словно что-то искал.

— Что, Кьярина, приходил уже твой жених? — спросил он, не останавливаясь.

— Ждем к ужину, — ответила та, улыбнувшись.

Он ласково потрепал ее за подбородок и вдруг уставился в потолок.

— Никколо, да что происходит? Ты меня с ума сведешь. Нужно позвать врача.

— Причем тут врач? Я пришел повидать вас и заодно взять свою шляпу. Странно, мне казалось, я давеча повесил ее в этой комнате.

Не теряя ни минуты, он вышел из комнаты и прошел дальше, так что Модеста и племянницы едва поспевали за ним.

— А теперь-то ты куда направился?

— Это я вас должен спросить, что вы повсюду за мною ходите? Может, я хочу остаться один, жить в одиночестве? Может, мне надоело быть семейным человеком, нас тут слишком много!

Модеста не приняла всерьез его слова и решила отшутиться, хотя как-то неуверенно:

— Значит, ты решил меня покинуть! Посмотрим еще, кому хуже будет!

Тот засмеялся истерически, направился к выходу и, захлопнув дверь перед носом у жены, сбежал вниз по лестнице. Он чувствовал себя виноватым: как он мог из-за глупой прихоти бросить Джулио одного в такую минуту?

— Как ты тут без меня? — спросил он, вернувшись в лавку.

Джулио улыбнулся.

— Да вот, стульчик починил, а теперь нужно занести в реестр новую партию книг.

— Что за книги?

— Романы, повести…

— Развлечение для бездельников. К черту! — крикнул Никколо, кусая ногти. — Взял бы этих писак и отлупил бы хорошенько!

— Ну и чудак ты!

— А о векселях ты, я смотрю, и думать забыл?

Джулио, который действительно отвлекся было от тягостных мыслей, вновь помрачнел:

— Дай мне хоть минуту вздохнуть свободно!

— Я уж понял, что только я себе места не нахожу.

— Места не находишь? Отчего же? Что ты такого сделал, может быть, достал денег?

— Не надо сарказма.

Джулио был на удивление спокоен, Никколо ожидал, что брат вот-вот улыбнется и скажет, наконец, что нашел решение. Однако он ошибся.

— На этот раз мы неотвратимо катимся в пропасть, ничто уже нам не поможет, — в голосе Джулио звучала горечь.

— Но ведь раньше удача всегда была на нашей стороне.

— Да, а теперь она покинула нас, и нужно это признать.

— Что ж, я, в отличие от Энрико, готов нести этот крест вместе с тобой.

— Я думал, может, хоть вам удастся спастись…

— Спастись?

— Ты прав, если дело коснется меня, то и вам не избежать той же участи.

Никколо чувствовал, как его опутывает со всех сторон безутешная, монотонная тоска. Чтобы стряхнуть ее, он принялся шевелиться, нервно вертеться на стуле, как иной раз летом, пытаясь избавиться от назойливой мухи, он бегал по комнате и хлопал кулаком, где попало.