В тесной комнате постоялого двора у лодочного причала было душно от глиняной жаровни и разгоряченных тел мужчины и женщины.

На свидания с Матакити О-Маю приходила в гостиницу «Тамая», одну из многих у причалов по берегам реки Канда, там, где она впадает в реку Сумида, у западного края моста Рёгоку.

— Когда обнимешь О-Маю-сан, такое счастье накатывает! До самых краев тебя блаженство наполняет.

Матакити говорил это ласковым и томным голосом, касаясь губами желтых сосков О-Маю. Ему, вероятно, казалось, что он обнимает женщину, хотя правильнее было бы сказать, что женщина заключала его в свои объятия.

Конечно, Матакити был не столь мал ростом, как Сэн, но был поджар и тонок, и когда выступал в одном из балаганов квартала Рёгоку, балансируя на шаре или на канате, то ловкость его акробатических трюков и красивое лицо с мальчишеской челкой приводили зрительниц в восторг.

На будущий год ему исполнится двадцать лет, а он все еще не расстался с отроческой прической. Пряди волос Матакити щекотали кожу на груди О-Маю, и его гибкое тело словно утопало в пышной женской плоти.

— От меня не убежишь, Мата-сан! Уж от меня-то тебе никуда не деться, верно?

— Точно, мои слова! Только я хотел это сказать… Смотри, бросишь меня — не прощу!

Они непрестанно шептали друг другу одни и те же глупости и без устали снова и снова предавались ласкам. О-Маю была совершенно счастлива.

Родители О-Маю были обычного телосложения, а вот их единственная дочка выросла такой крупной, с такими чрезмерно развитыми формами, что в свои двадцать два года все еще не получила ни одного брачного предложения.

Хотя она была наследницей лавки «Симая», где держали больше трех десятков работников, подыскать человека, который решился бы пойти в зятья-примаки и стать для О-Маю мужем, никак не удавалось, и об этом день и ночь болела голова у отца О-Маю, Дзюэмона.

Конечно, некоторые хотели бы взять О-Маю в жены ради поживы, ради богатства торгового дома «Симая», но такие предложения девушка упорно отклоняла.

— Отец, я сама справлюсь, буду одна продолжать наше семейное дело. Ну, а со временем выберу усердного приказчика и ему оставлю лавку. Разве так нельзя?

— Но ведь тогда пресечется наш род, род владельцев «Симая»!

— Вот поэтому я и буду сама вести дело, пока живы вы с матерью. А потом разве не все равно? Даже родные могилы через три-четыре поколения становятся как чужие, так устроен мир. Вот и мой наставник из Каябатё то же говорит. Стоит ли горевать, что «Си-мая» просуществует столько, сколько буду жива я?

— По правде говоря… — на этот раз вмешалась мать, — мы тут поговорили с отцом… Он тоже считает, что можно было бы взять в зятья Хикотаро из квартала Сэтомоно.

— Ах, вот как! Ну, тогда передавайте все дела Хикотаро. А я уйду из дома. Я сумею прожить, буду тренировать учеников наставника из Каябатё…

— Глупости ты говоришь! Вот родили дитятко… Мать — в слезы, отец — гневаться.

В подобные минуты ей хотелось закричать: «А кто, скажите, такую породил?» Однако в последнее время О-Маю терпела все это спокойнее.

Тело ее все наливалось, ростом она становилась все выше, и когда это превзошло допустимые пределы и ссоры в семье стали повторяться десятки и сотни раз, горе ее и обида на свое женское тело застыли в груди, подспудно собираясь в упругий комок протеста.

Однако, что долго копится, непременно когда-то выплескивается наружу. Поэтому О-Маю порой становилась своенравной. Так, в возрасте девятнадцати лет она поступила в ученицы к мастеру фехтования Утибори Сабаноскэ, который неподалеку от ее дома открыл для горожан школу боя на мечах направления Итто. Летом прошлого года наставник Утибори перебрался в новый фехтовальный зал в квартале Ура Каябатё, и О-Маю ходила туда на занятия.

В фехтовальной школе наставника Утибори занимались и некоторые городские стражники из расположенных поблизости казарм в Хаттёбори. Мастерство О-Маю достигло такого совершенства, что она даже им редко проигрывала в поединках.

Когда, плотно повязав голову полотенцем и собрав волосы в пучок, она наступала своей мощной грудью, распирающей фехтовальный наряд, и заносила для удара деревянный меч, глядя на соперника откуда-то сверху, это подавляло даже городских стражников, искушенных в ловле нарушителей порядка.

Всякий раз, когда объявляли, что О-Маю удалось уколоть мечом кого-то из них, проигравший вынужден был признать:

— От силы, дремлющей в О-Маю, дух захватывает…

Бывало, стражники из городского дозора, в черных накидках хаори[54] с тремя гербами, с большим и малым мечом, да еще и с алебардой дзиттэ[55] у пояса, с молодецким видом обходя с помощниками город, неожиданно сталкивались с О-Маю.

В таких случаях частый противник О-Маю по поединкам и равный ей по мастерству стражник Нагаи Ёгоро, прямодушный молодой парень, горько улыбался своим спутникам и, сворачивая на боковую улочку, оправдывался:

— Приближается норовистая лошадь из лавки «Симая»!

Упомянутый выше Хикотаро из квартала Сэтомоно приходился племянником матери О-Маю и был вторым сыном в семье оптового торговца благовониями из торгового дома «Моритая». О-Маю не сомневалась, что он готов жениться на ней лишь ради лавки «Симая».

Хоть на словах он был любезен, но когда смотрел на О-Маю, в его взгляде мелькало презрение, покорность судьбе и горечь, которую он не в силах был скрыть.

Однажды Хикотаро пришел к ним в гости, и О-Маю нарочно, чтобы он видел, принялась сгружать с телеги как раз прибывшую партию хлопка, швыряя тюки к воротам склада.

На трех возах были горы хлопка, и О-Маю поочередно то левой, то правой рукой быстро хватала двухпудовый тюк и одним махом перебрасывала его на расстояние около пяти кэнов,[56] пока не перегрузила все. Хикотаро, видя это, побледнел.

— Хикотаро-сан, моим мужем быть опасно! — сказала она с усмешкой, глядя ему в лицо, и того затрясло как в лихорадке, так что он долго не мог успокоиться.

Однако оставим эту тему, а лучше расскажем о второй встрече О-Маю и Итимацу Кодзо Матакити.

Встреча эта произошла через двадцать дней после случая на мосту Эйтайбаси. Возвращаясь домой из фехтовального зала, О-Маю миновала мост Наканохаси, ведущий к столичной усадьбе князя Хосокава, и направлялась уже в квартал Синэмонтё, как вдруг столкнулась с Матакити.

В сумерки в этой округе прохожих немного, и Итимацу Кодзо уже почти разминулся с О-Маю, когда вдруг неожиданно сдернул с плеча мокрое полотенце и хладнокровно залепил ей лицо. Таков был прием — залепить прохожему лицо и мгновенно схватить кошелек. Матакити обычно исполнял его мастерски, но на этот раз остался ни с чем.

Полотенце шлепнулось рядом, и О-Маю так скрутила руку Матакити, что вырваться и сбежать было невозможно.

— У-у-уй…

Боль вгрызалась все глубже, по всему телу Матакити вдруг выступил густой жирный пот.

Наблюдающий за всем этим коротышка Сэн решил, что на этот раз пришел его черед выручить собрата, и бросился ему на помощь с противоположной стороны моста.

— Ну, постой, чертова баба!

Выхватив откуда-то нож, он изготовился полоснуть О-Маю по запястью…

— А-а-а!

Коротышка Сэн получил удар такой силы, что перекувырнулся, а вдобавок — ува-а! — падая по инерции, напоролся на свое же оружие и, роняя капли крови, пустился без оглядки бежать.

С воинственным кличем О-Маю нанесла Матакити удар в опасное место. Когда он обмяк, она без труда схватила его в охапку, некоторое время волокла на себе, а потом кликнула носильщиков паланкина и закинула его туда. Вместе с ним она отправилась на указанный носильщиками постоялый двор «Тамая» у речного причала.

В тот раз О-Маю не ночевала дома.

Когда Матакити очнулся, он уже лежал в комнате совершенно голый, а руки и ноги его были связаны веревками. Все это сделала О-Маю.