— А что за радость, про которую ты говорил?

— Сядь, пожалуйста. Это правда, у меня появилась надежда вернуться на службу в клан Мито.

— Как? В клан Мито?

Увидев, как она побледнела, Хёма улыбнулся:

— Да нет, не тревожься. Ты остаешься моей женой. Ты столько страдала… Я благодарен тебе…

— Да что все это значит?

— Прежде всего, взгляни сюда.

Увидев голову, явившуюся на свет из узла, Котё открыла рот и судорожно втянула в себя воздух.

— Это та самая голова врага, третьего числа перед воротами Сакурада ее добыли мои товарищи.

Хёма был одним из самураев, оставивших службу в клане Мито единственно ради этого нападения. То, что Котё назвала болезнью, было намеком на жаркие, лихорадочные споры, которые много раз велись и в этом доме и в которых рождались планы убийства высших правительственных чинов, начиная со старейшины, и поджога сёгунского замка в Эдо или иностранной резиденции в Иокогаме.[49] Правда, перед самым инцидентом Хёма вынужден был покинуть боевой отряд…

— Первым делом о твоих сомнениях, не причастен ли к этому убийству и я. Нет, я совершенно не причастен. Однако три дня назад мой прежний единомышленник по имени Рокуго завел со мной разговор о том, что в руках у него оказалась голова старейшины и что, возможно, клан Мито мог бы ею заинтересоваться. Хотя Рокуго и был прежде моим товарищем, но он не из клана Мито, да и тип он подозрительный, поэтому я колебался. Позже я понял, что он не лгал. Вот почему я отправился в Коисикава, в столичную усадьбу семьи Мито, чтобы поговорить с клановыми старейшинами. Так было условлено, что они купят голову — разумеется, тайно. Ведь что ни говори, а Ии Наоскэ был первым среди жестоких властителей, которые считали своими врагами весь клан Мито, начиная с его главы, и не остановились бы перед искоренением этого рода. Ну, а потом зашел разговор о том, нельзя ли мне, преподнеся в подарок голову, вернуться на службу в Мито. Даже и те, кто ее добывал, наверняка уронили бы слезу радости, узнав, что она будет положена на могилу товарищей, погибших во время репрессий. Признаюсь тебе, что, выйдя из отряда ронинов, я мучился… И теперь я от всей души желаю, чтобы мои хлопоты послужили на пользу благородному делу. Я расправил плечи и больше не хмурю брови. Я виноват перед тобой в том, что действовал молча, тайно, но прошу, дай мне вновь стать самураем…

Котё молчала. Хёма как будто бы не замечал этого, все его внимание поглощено было головой.

— Знала ли ты, что во время репрессий убиты были такие бескорыстно преданные люди, как министр Андо Татэваки? А Угаи Кокити! Он всего лишь приехал из Киото по тайному повелению двора, но этот дьявол приказал выставить его голову на воротах тюрьмы — неслыханное дело, чтобы так поступали с самураями…

Трясущимися от гнева руками Хёма схватил голову за узел волос на макушке. Один рывок — и волосы отделились от кожи на черепе. Похоже, что после смерти великого диктатора его твердокаменная голова несколько размякла и раскисла, но на лице все еще читалась злорадная мина.

— Оставь его, пожалуйста. Оставь! — почти закричала Котё, а потом закрыла лицо своими белыми руками и разрыдалась. — Не надо, не хочу! Не надо!

Осознав, что поддался ненависти и на глазах у женщины повел себя недостойно, Хёма положил руки на плечи Котё.

— Прости, больше не буду. Лучше давай вместе вернемся в родные места. Согласна?

— Нет, не хочу.

Хёма был изумлен.

— Но почему? Котё, что ты говоришь?

— Я не поеду с этой головой, не хочу. Не делай этого…

— Не говори глупостей, ведь эта голова позволит мне вернуться в клан Мито.

Котё подняла голову и пристально посмотрела в глаза мужчины:

— Если ты хотел вернуться с этой головой, то почему не пошел к воротам Сакурада? Человек, который вышел из рядов своих боевых товарищей, с самодовольным видом повезет на родину голову, добытую ими ценой собственной жизни… На тебя это не похоже. Разве это не поступок труса?

Хёма разжал объятия, словно его ударили хлыстом. Слова женщины сразили его, ведь из ее уст он никогда не ожидал услышать подобное.

— Ты хочешь сказать, что я предал своих товарищей? — закричал он, не помня себя. — Я не предатель! Кроме участия в нападении, много было и другой работы. Даже Канэко и Такахаси, которые стояли во главе движения, перед самым нападением тоже покинули отряд и отправились в Киото. Разве я не с разрешения товарищей был освобожден от участия в деле?

Хёма произносил все это резко, он едва не скрежетал зубами, но почему-то взгляд Котё действовал на него завораживающе. Этот взгляд был чист и безвинен, только вот стоявшие в глазах слезы поблескивали колючими искорками.

— От тебя, Котё, я таких слов не ожидал! Раз уж ты их произнесла, позволь сказать и мне. Если считать, что я предал друзей, то кто толкнул меня на это, как не ты? Разве не ты тогда остановила меня и слезами вынудила покинуть отряд?

Котё только трясла головой, как упрямый ребенок. Всхлипывая, она проговорила:

— Да, я тебя уговаривала. И в конце концов ты согласился. В этом нет ничего дурного. Не это было предательством. Ведь потому твои друзья и отпустили нас с улыбкой!

Хёма закрыл глаза. Да, так и было. Тогда не возникало никаких мыслей о предательстве. И товарищи поглядывали на них двоих с открытыми и добрыми улыбками.

Все потому, что эти двое так любили друг друга, а еще потому, что Котё нравилась всем.

А теперь она, любимая, трепеща от нежности, вымолвила страшные слова. Ее наивная прямота, которая так нравилась его друзьям, ранила его острыми стрелами.

— Своих друзей ты предал только сейчас.

Хёма словно окаменел. Сомкнутые губы будто слиплись.

На улице, наверное, опять пошел снег. Все вокруг стало печально безмолвным. Двое тоже сидели молча. У обоих были испуганные глаза. Такого с ними еще не бывало.

— Я вел себя гнусно, — выдохнул наконец Хёма.

Котё рухнула на пол, сотрясаясь от рыданий.

— Я все равно тебя люблю!

— У меня нет права везти тебя на родину. Жить с тобой здесь я тоже не имею права.

— Я с тобой не расстанусь!

— Что же делать? Что мне делать?

За окном теперь уже было светло только от падавшего снега. В сумерках видны были растрепавшиеся пряди на висках Хиноки Хёмы, его потерянный взгляд трагически блуждал в пустоте.

Что ему делать? Он спрашивал об этом не у Котё, его вопрос обращен был к самому себе.

Ради любви он отбросил меч. После этого счастье двоих было безгранично. И тут вмешалась эта голова. Она смутила сердце мужчины недостойными мыслями. Женщина это поняла. И счастливая любовь кончилась. Женщина, наверное, простит. Нет, уже простила, сказала, что любит и не расстанется с ним… Но сам он уже не сможет себя простить.

— Милый!.. — кричит в страхе женщина.

Но мужчина погружен в свои мысли и продолжает смотреть в пустоту. Сумрачное пустое пространство наполнено призраками, там, взметая на ходу снег, идет отряд его товарищей. Откуда-то слышатся отзывающиеся эхом голоса: «Идем! Идем! С нами к воротам Сакурада!»

Со вздохом облегчения он пришел в себя.

— Котё, меня сейчас никто не окликал?

— …Н-нет…

Лицо у Хёмы было такое, словно его только что окатили водой.

— Котё, ты готова идти за мной куда угодно?

— Да, милый. Пойду. Пусть и в родные места… Хёма порывисто привлек к себе Котё, обнял ее и хрипло прошептал:

— Нет, не в родные места…

Был 15-й день 3-го месяца. Город Эдо снова сверкал снежной белизной.

На рассвете перед воротами Сакурада были обнаружены мертвые тела молодого мужчины и молодой женщины. Прохожий самурай не успел даже подумать, что укрытые пушистыми хлопьями весеннего снега мертвецы, должно быть, покончили с жизнью из-за любви — он заметил лежавшую рядом голову и в обнимку с ней, как сумасшедший, бросился к усадьбе князей Ии.

Вскоре Уцуги Рокунодзё, официальный представитель клана Ии, в который уж раз писал донесение властям: