Агитировали за деньги, а не за президента. Что поделать, если за годы перемен все исконные вопросы русской интеллигенции сами собой отошли на задний план, а там и в небытие. Остался один: за какие деньги все мы готовы продаться?

Это вопрос серьезный. Тут надо на калькуляторе считать.

Странный для «Чайфа» был год, что-то вроде затяжного землетрясения силой в полтора балла — вроде ничего особенного, а нервно. Июль, Таджикистан, тоже война, «вообще какая-то незаметная война; она, может, масштаба и небольшого, но постоянная» (Бегунов).

На сей раз отправились втроем, без Двинина, прилетели в Душанбе — красивый город, зелень… «Нищета катастрофическая, как в кино про Сухова, — рассказывает Бегунов. — Там ставят тракторные моторы на автобусы, чтобы можно было ездить на соляре». Гостиница с претензией на европейский сервис, ни воды, ни электричества. Бегунов ночью вышел на балкон осмотреться — красота!.. Стоит, потягивается, вдруг шальной трассер по небу — тю-у-у… Откуда он, куда, кто в кого стреляет?.. Город спит, трассирующие пули туда-сюда летают, восток… Приехали на заставу, лейтенант: «Ребята! Спасибо, что приехали! Не поверите, у нас за последние пять лет два артиста на заставе было — вы да Жириновский». На выезде с заставы плакат: «Выход за территорию части запрещен, острая эпидемия холеры»…

«Заставы… Ощущение, что они заложники. Их там так мало, они семьями живут, и ты понимаешь, что к ним на помощь не придет никто, если что случится… Но там бойчее народ, мужики видные, исключительно профессионалы» (Бегунов). «Офицеры сильные, уверенные в себе люди, хотя очень молодые, им лет по тридцать» (Шахрин).

Артиллерийская батарея бьет залпами, командует старший лейтенант, неподалеку молоденькая его жена развешивает белье на веревки. Старлей:

— Пли! Залп. Жена:

— Вася, обед готов! Старлей Вася, отрываясь от бинокля:

— Сейчас иду. Заряжай!.. Еще одно наблюдение Бегунова: «Положение женщины — просто песня для любой феминистки. Им нужно там пожить, и феминизма не будет, они вымрут от шока. Женщину можно купить! Когда мы были, это сто тысяч стоило. Только нужно ей халат купить, без халата у них нельзя»…

Шахрин: «Обстановка от Чечни отличалась очень, ощущение удовлетворенности у них есть, они себя уважают. Вертолетчики делали нам пир, и было ясно, что эти макароны с тушенкой — все, что у них есть, но это было от души!.. Они не стонали, там другие разговоры, тоже кровавые, но с каким-то юмором, весело. И вообще, край-то создан, чтобы жить да радоваться — палку воткнул — растет, только поливай. А там нищета…».

Это все экзотика, реальность началась по возвращении домой, сели писать новый альбом.

Сели в зону, за колючую проволоку. Ново Уральск называется.

Во времена советские — один из самых засекреченных городов страны, что-то там делали вредное для здоровья и человечества, потом один умелец соорудил за колючей проволокой студию и стал думать, кого там записывать. Позвал Шахрина посмотреть, Володя съездил и решил, есть в этом своя экзотика…

А время такое, когда все получается. Или кажется, что получается. Гройсман впервые за всю историю группы подписал контракт с фирмой «Союз» еще до записи, продал альбом, которого не было. «И мы поехали писаться в Ново Уральск, получив деньги за несуществующий альбом, — Шахрин, — и в группе было настроение, что у нас все получается, и, может быть, эта внутренняя вальяжность слегка альбом попортила». Бегунов: «Мы очень неспешно писали, условия были вольготные, единственный минус — страшная жара, которая, видимо, и дала что-то мексиканское, ленивость какую-то».

По Ново Уральску ходили исключительно в трусах, пугая строгих аборигенов и сторожевых овчарок с солдатами на поводках.

Альбом изначально виделся как очень крепкий, удачный. Была «Не со мной ты», уже раскрученная, с клипом и довольно популярная. Были «Все хорошо» и «Кто-то хитрый», была «К тебе я полечу» на слова Кати Королевой. Шахрин эти слова нашел случайно, когда их с Бегуновым пригласили на фестиваль детской журналистики. Там Шахрин перебирал сочинения юных журналистов и наткнулся на такие строчки:

Подпись: Катя Королева, 9-й класс… И заело Вову. «Там был еще припев какой-то, я не помню, — рассказывает Шахрин. — Для песни этого было мало, но не сделать из этого песню было бы преступлением. Я еще два четверостишья дописал, перемешал, чтобы не очень отличалось, потом нашел эту девочку, они с мамой приехали, и я предложил у них текст купить. Они сразу отказались, сказали, что им и так будет хорошо»…

Шахрин: «На записи был адский эксперимент — записывалось все наоборот, барабаны последними. Это было интересно, но я не думаю, что правильно. Жарким летом мы записали очень холодный альбом, хотя по песням он мне нравится. У меня много получилось по текстам, и по мелодиям хорошо, но прохладный, потому что весь под метроном сделан. Но так как у нас не было проблем, как его продавать, он уже был продан, мы остались вполне довольны конечным результатом».

Кто был результатом недоволен, это критики, клип хвалили, но не альбом. Что, впрочем, сами чайфы ждали загодя. Не ждали они другого: критические настроения стали плавно перетекать с альбома на всю группу. И особенно это почувствовалось в Питере, в городе, который чайфы считали и считают родным, который первым их принял и где происходили все решающие в истории группы события… И вдруг напряг именно в рок-н-ролльной тусовке: «Мы приходили и чувствовали себя, будто что-то украли, что-то сделали ужасное, — вспоминает Шахрин, — пошли колкости в наш адрес, и мы никак не могли понять, что произошло». «Я не помню момент, когда именно мы поругались с Питером, но отчетливо помню мое удивление, когда до меня дошло, что нас не любят» (Бегунов).

Осенью 96-го Питер пребывал в явном раздражении. Не город на Неве, а тусовка, «свои» люди. Те же люди в Екатеринбурге раздражены были еще больше. В Москве ругались критики рокерской ориентации. Раздражал альбом, хоть и не очень было понятно, чем именно.

Злило даже название, какое-то оно нечайфовское…

Дело не в том, что альбом вышел холодноват, как говорит Шахрин, или слишком взрослый, это мнение Бегунова. Альбом был переходный, группа менялась, она уже оторвалась от прошлого, но еще не добрела до будущего, и это не могло не сказаться на записи. Есть в ней изрядная неопределенность.

При том, что альбом сразу стал одним из самых коммерчески успешных в истории «Чайфа». Это тоже всех злило. Альбом продается хорошо, а на взгляд критики неудачен, значит, что-то тут не так. Да и вообще, тусовка любит, когда все бедные, но талантливые, и если ты несколько дней прилично обедаешь, значит, что-то у тебя с талантом не так.

Сказалась и перманентная борьба между Питером и Москвой, вдруг питерцы поместили «Чайф» по ту сторону баррикад, записали в москвичи и стали относиться как к москвичам. Шахрин: «Стали появляться статьи, смысл которых я никак не мог понять: «Прошел концерт «Чайфа» в ГКЗ «Октябрьский», билеты проданы, зал полон, новые песни слушаются неплохо, старые тоже, кризис налицо»… Я не мог понять: если зал полон, играем хорошо, все довольны, в чем кризис? И тогда мы решили, что это такое семейное отношение, которое надо просто переждать»…

Логическое, пусть забавное завершение эта история получила позже, весной 98-го, когда чайфы играли в Ленсовете в первый раз в Питере перед неполным залом. И за кулисами появились все «свои», пили водку, много и доброжелательно разговаривали… «То есть «облажались ребята, значит вы наши, вы те же, все хорошо!». Мне трудно осуждать людей, но дело выглядит именно так» (Шахрин).