С его приходом «Чайф» переступил из молодости в раннюю зрелость, время познания мира и себя в нем. А точнее, себя и мира в себе.

Поводов для познания было много и разных, первым стала Чечня.

Позвонили взглядовцы, сказали, есть идея снять прямо в Чечне передачу к 23 февраля, быстро смонтировать и выпустить в эфир. А солдаты попросили привезти Макаревича и чайфов. «До этого к нам приходили ребята, которые были в Чечне, говорили, что мы там популярны, показывали фотографии: блокпост, весь расписанный, и среди прочего — «Чайф». А в это время война зашла в тупик и никуда не двигалась, шло такое вялое чукалово…» (Шахрин). Ехать собрались Шахрин с Бегуновым, на остальных места не было.

Ехать куда-то далеко, на войну. Что с собой на войну брать, не знали, знакомые туристы стали их готовить к жизни в полевых условиях: «В конечном итоге, было у нас по рюкзаку, в которых спальные мешки, ватные штаны, керосинки, сухой спирт, мы были готовы жить в горах со своим питанием» (Шахрин). «У меня рюкзак был — выше меня, приезжаем в Москву — со стороны это выглядело, я себе представляю… — это уже Бегунов. — Садимся в самолет, два часа лета, и в воздухе ощущение войны, солдаты оборванные, грязные ходят»… «Только что была Москва, ночные клубы, освещенные улицы, проститутки, и по телевизору показывают, что где-то у нас еще и война идет, — Шахрин. — И вдруг ты из самолета выходишь, а там…».

Это сказал Бегунов: «Дебильная война, и грязища страшная, просто месиво, колеи — выше колена».

На вертушках в Ханхалу, там, видимо, знали, что должны прилететь артисты, но не верили, что прилетят. В тот же вечер дали концерт в столовой, столы раздвинули, народа — человек восемьсот, мужики галдят, аппаратуры никакой. Пели с Макаревичем по очереди — он песню, чайфы песню, часа полтора играли, потом долго со всеми фотографировались для дембельского альбома… Вымотались, разместились в казарме, обмыли день приезда, только легли, Шахрина будят, говорят, пришел старший лейтенант, надо его как-то успокоить, чтобы ушел. «Вечером армия пьяна была капитально! — рассказывает Шахрин. — Пришел парень с ручным пулеметом, говорит: «Буду чайфов охранять, чтобы ночью никакая сволочь не просочилась»… Пьяный человек, кого он за сволочь примет?.. Я пошел: «Спасибо, брат, иди отдыхай, мы справимся», — он и ушел».

Ехали на два выступления, в Ханкале и в эфире. «Приходят люди, говорят: «Ребята, что хотите, но сыграйте, — рассказывает Бегунов. — И понимаешь: ехать надо, вот и ездили, где в окопчике играли, где в землянке. А в каждом блиндаже — кошечки, собачечки… Мы привыкли к насилию кругом, но это насилие ненастоящее — фильмы, новости… А здесь — мальчишка, он убивает людей. Отсюда собачечки. Пацаны молодые, в глазах ужас, и ты понимаешь, что ты им сказать ничего не можешь. Сидит пацан, глаза, как у старика. И самая страшная нагрузка — ночные разговоры с сотнями людей».

«Обстановка была жутко депрессивная, — это Шахрин, — с кем ни начни говорить, от солдата до командующего, все твердили одно: «Да если бы кто-нибудь захотел эту победу, мы давно бы все сделали!»… Несколько раз война подходила к концу, и каждый раз давали команду «назад». А люди — солдаты, война есть война, украсть у солдат победу — это катастрофа. Он бился, рисковал, друзей хоронил, и ради чего? Ради победы. И вдруг у него эту победу украли!..».

Шахрин: «Играли в десантной бригаде, нам сказали, что они только что вышли из боя, у них потери большие. В столовой мы сели на столы, они входят — в грязных тулупчиках, черные, закопченные, просаленные все… Мы же представляем себе десантников молодцеватых, в беретах, кирпичи ломают, а тут салаги, другого слова нет! Шеи тонкие, уши торчат… Их было безумно жалко. Мы видели офицеров, которые в очень тяжелых условиях живут, но спрашиваешь: «Тебе же нравится?» — «Нравится». И видели мальчишек, которых от мамки оторвали, они ничего не умеют, и помирать им не хочется, сил нет, как не хочется помирать. Идти в эту атаку не хочется, ничего не хочется, им бы домой, поесть, выспаться… Ну, не вояки, не солдаты. В форме, а не солдаты. Они и погибают».

Четыре дня играли концерты, перед солдатами бодрились, пели песни, рассказывали веселые истории «про гражданку»; пробило Шахрина с Бегуновым на съемках, впервые за эти дни они остались сами с собой, стали играть «Силы небесные», три раза начинали — не получается, истерика. Доиграли кое-как и долго просили взглядовцев, чтобы это в эфир не попало, неловко как-то…

Двадцать четвертого надо было играть в Улан-Удэ, чайфам сказали, что если 22-го не улетят, порт закроют, потому что на праздники наверняка будут неприятности… Был один борт в Нижний Новгород, самолет набит, как трамвай, люди летят стоя, чайфы к самолету, кричат: «Братцы, музыкантов пустите?». А там сибирский ОМОН, здоровенные парни, профи, только что из боя. Подвинулись, Шахрин с Бегуновым втиснулись, дверь захлопнулась, их на руках передали куда-то, Бегунова в одну сторону, Шахрина — на второй этаж закинули, улетели.

А мальчишки остались на дебильной войне.

Из Нижнего прилетели в Улан-Удэ, где отыграли первый концерт со Славой Двининым, 24-го февраля. На концерте была Ксения Стриж, она сказала: «Ребята, такое ощущение, что вы с ним играли как минимум лет десять».

Примечание: «Choose or loose!» — англ. «Голосуй, или проиграешь!» — лозунг кампании 1995-96 гг. по выборам Билла Клинтона в президенты США.

Следующим относительно крупным событием стал президентский тур под краденым у американцев лозунгом. Май — июнь 1996-го. Тур все вспоминают с удовольствием — поездка замечательная, компания подобралась отменная, организация непривычно четкая, финансовоемкая. Рассказывают, как наткнулись по дороге на поле, поросшее дикой коноплей, как бродили по нему в благоговении. Какой был Бутусов хороший: «Такого светлого Славу я действительно не видел за последние лет десять» (Шахрин).

В общем, много чего хорошего вспоминают, но интонации при этом странные, будто все время оправдываются. Или злятся, потому что устали оправдываться. «Когда меня спрашивают, я говорю, что мне не стыдно, потому что мне было очень хорошо, — это Шахрин говорит. — Не знаю, как это смотрелось со стороны, внутри было классно, такого ощущения праздника и беззаботного веселья я не испытывал давно. А что Ельцина в результате выбрали, мне не стыдно, потому что я честно тогда не понимал, за кого голосовать. В конце концов, у нас никогда нормального правителя на Руси не было, все какие-то полусмешные. Во всяком случае, на моей памяти. И Боря вписывается в эту систему, полудурной такой дядька с прибамбасами…».

Бегунов тоже говорит, что Ельцин как мужик ему даже симпатичен, но не говорит, как ему Ельцин в роли президента… В результате долгих упражнений на пресс-конференциях два Вовки выработали универсальную формулу про «дядю Борю»: «Веселый, танцует и на ложках играет». И оба пытаются не вспоминать, что был Борис Николаевич первым секретарем Свердловского обкома партии, где они и процветали под его руководством. А руководитель был настоящий — лично спектакли в театрах запрещал, лично фильмы отбирал, в его вотчине к просмотру недопустимые, лично проводил в жизнь «особый культурный режим», согласно которому разрешенное в столицах на Урале запрещалось, дабы пролетариату голову не морочить. А этой гребенкой и рокеров чесали в хвост и в гриву…

Впрочем, рокеров оправдывает именно то, что они ездили за деньги. «Понятно, что никто из ехавших в этот тур фанатом Бориса Николаевича не был, — говорит Шахрин, — обычный коммерческий тур, никто не агитировал, не кричал за Ельцина».