Такая конспиративная власть является сущностной чертой сталинизма. СССР дал классический пример ее организации и действия. Ни о какой законности при этом не могло быть и речи. Л. Каганович без обиняков выразил кредо сталинизма в своем выступлении в Институте советского строительства и права 4 ноября 1929 г.: «Мы отвергаем понятие правового государства. Если человек, претендующий на звание марксиста, говорит всерьез о правовом государстве и тем более применяет понятие "правового государства" к советскому государству, то это значит, что он идет на поводу буржуазных юристов, это значит, что он отходит от марксистско-ленинского учения о государстве»[282]111. Сталину, как точно оценили его практику современные юристы-историки  В.Н. Кудрявцев и А.И. Трусов, «для укрепления собственной неограниченной власти право требовалось не как система норм, выработанных обществом и государством в ходе их естественно-исторического развития, но прежде всего как система приказных законов, навязанных обществу правящей верхушкой, либо попросту самим диктатором».  В сталинский период российской истории законченное оформление получил  такой своеобразный феномен, как политическая юстиция, органы которой находились в полном распоряжении высшего руководства страны[283]112.

Скрытое не только от государства, но и от собственной партии тайное делопроизводство по осуществлению реальной политики в стране определяло неформализованность этой власти и безграничность ее действия. Эта власть была поистине необъятна, но невозможно было указать на ее конкретные проявления, на способы принятия решений и методы их осуществления. Сталин, как Генеральный секретарь ЦК, и другие руководящие деятели партии, которых он время от времени приближал к себе, были известны и занимали высокие должности в официальных структурах власти, но их деятельность по выработке судьбоносных для страны решений проводилась, как тогда выражались представители партийной верхушки, «за спиной» ЦК и его пленумов и оставалась тайной для партии и тем более для общества. За кулисами официальной деятельности партийной верхушки остались подготовка создания СССР, реальная история разгрома оппозиций 1920-х гг., осуществление насильственной коллективизации и, говоря словами Н. Валентинова, «пьяной сталинской сверхиндустриализации»[284]113, создание военной промышленности, вся «кухня» Большого террора, сговор с Гитлером, «изнанка» Великой Отечественной войны, обстоятельства создания «социалистической» системы и атомной бомбы, да и сама смерть Сталина – одна из загадок советской истории.

Чрезвычайно точно понял суть политической системы при Сталине замечательный советский писатель Василий Гроссман, написавший еще в 1950-е гг.: «Лицемерие Сталина ясно выразило лицемерие его государства. И лицемерие это главным образом выражалось в игре в свободу... Умерщвленная свобода стала украшением государства, но украшением не бесполезным. Мертвая свобода стала главным актером в гигантской инсценировке, в театральном представлении невиданного объема. Государство без свободы создало макет парламента, выборов, профессиональных союзов, макет общества и общественной жизни. В государстве без свободы макеты правлений колхозов, правлений союзов писателей и художников, макеты президиумов райисполкомов и облисполкомов, макеты бюро и пленумов райкомов, обкомов и центральных комитетов национальных компартий обсуждали дела и выносили решения, которые были вынесены заранее совсем в другом месте. Даже Президиум Центрального Комитета партии был театром.

Этот театр был в характере Сталина. Этот театр был в характере государства без свободы. Поэтому государству и понадобился Сталин, осуществивший через свой характер характер государства»[285]114.

3. ПАРТИЯ – «ПРИВОДНОЙ РЕМЕНЬ» МАСС

Процесс превращения большевистской партии в институт власти имел две стороны: во-первых, создание «партии аппарата» внутри партии и, во-вторых, превращение ее в лжепартию, особую «партию масс», партию-бутафорию. Внешне все в этой лжепартии было, как и и в нормальной политической партии. У нее были свои программа и устав, собирались членские взносы, происходили открытые и закрытые собрания, «выборы» руководства, прием и исключение. Но члены партии не только не принимали никаких политических решений, но и не участвовали в их выработке, более того, не знали о том, что происходит в аппарате их партии и не имели реальной информации о положении дел в стране. Краешек этой информации приоткрывался лишь в переломные моменты ее истории, когда на закрытых партийных собраниях зачитывались закрытые письма Центрального Комитета. Руководство КПСС поддерживало иллюзию существования в стране нормальной многомиллионной политической партии так же целенаправленно, как оно скрывало природу своей власти.

Процесс изменения партии, превращение ее в партию-бутафорию определился тогда же -  в 1922 - 1923 гг. До того времени партия большевиков являлась все же политической партией. Несомненно, это была особая партия, партия нового типа, по-военному жестко централизованная. Уже в первые годы противники большевизма отмечали главную черту, которая отличала большевиков от меньшевиков и других социалистов,   это «чисто ленинская внутри- и межпартийная тактика, основанная на чисто военной дисциплине, на беспрекословном, повсеместном и одновременном подчинении всех членов партии распоряжениям и инструкциям ЦК, т. е. самого Ленина»[286]1.

Особо проницательные люди   Г.В. Плеханов, Р. Люксембург и др., очень рано увидели в большевистской партии зародыш ее последующего вырождения в клику руководителей, но, пожалуй, самый ранний и проницательный прогноз принадлежит Л. Троцкому. В его брошюре «Наши политические задачи», написанной в 1904 г., в которой он дал резкую критику организационных планов Ленина, имелось следующее весьма характерное замечание: «Аппарат замещает партию, Центральный Комитет замещает аппарат, и, наконец, диктатор замещает Центральный Комитет». Правда, в конце жизни, приводя эту цитату в своей книге «Сталин», Троцкий отрицал тезис о том, что «сталинизм был полностью заложен в методах Ленина». По его мнению, организационная политика Ленина не представляла одной прямой линии. Ленину не раз приходилось давать отпор излишнему централизму в партии и апеллировать к низам против верхов. «В конце концов,   писал Троцкий,   партия в условиях величайших трудностей, грандиозных сдвигов и потрясений сохраняла необходимое равновесие элементов демократии и централизма». Однако, как бы ни пытался Троцкий убедить читателей в том, что «нарушение этого равновесия явилось не логическим результатом организационных принципов Ленина, а политическим результатом изменившегося соотношения между партией и классом», предпосылки сталинизма были заложены именно в организационных принципах ленинской партии. Стоило Ленину, отличавшемуся особой маневренностью и гибкостью в политике, в том числе и организационной, уйти со сцены, а прийти человеку, у которого «к массам, к событиям, к истории, по словам Троцкого, не было другого подхода, как через аппарат»[287]2, то сразу же началось стремительное перерождение партии большевиков в институт власти. Вне всякого сомнения, корень зла был именно в основах этой партии, раз все зависело от воли одного человека.

Тем не менее, первые два десятилетия своего существования это была партия единомышленников. «Мы идем по крутому обрыву, крепко взявшись за руки»,   писал Ленин. Специфика жестко централизованной партии, сделавшей ставку на трудящиеся массы и стремившейся к повсеместной организации своих ячеек и поддержанию тесной связи с ними, стала огромным преимуществом в борьбе за власть. Далеко не случайно Ленин писал в своей работе «Что делать?»: «Дайте нам организацию революционеров, и мы перевернем Россию!». Еще в 1902 г. он понял преимущества именно такой организации партии и возможность ее создания в России для осуществления своей главной цели   взятия власти. Противники Ленина, говоря о том, что «самое страшное, чего можно было ожидать, свершилось», тем не менее, признавали не только факт «катастрофического ухода масс к Ленину», но и то, что «с технической стороны предприятие (Октябрьский переворот   И. П.) было проведено артистически»[288]3.