Этот порядок требовалось неукоснительно соблюдать. Виновные в его нарушении привлекались к партийной ответственности. Большие неприятности в 1923 г. были у заместителя Наркомвнешторга М.И. Фрумкина, нарушившего этот порядок и передавшего копию постановления пленума ЦК о монополии внешней торговли уполномоченному Наркомвнешторга Украины со ссылкой на это постановление в телеграмме торгпредам. Бюро Секретариата ЦК строго предупредило Фрумкина и еще раз указало ему на то, что «постановления ЦК оформляются в советском порядке (выделено мною. – И.П.) в виде законодательных актов или распоряжений. Поэтому сами вопросы часто по существу не являются секретными, но, наоборот, доводятся до сведения широких слоев населения в советском порядке. Секретным является порядок прохождения вопросов через партийную организацию, постановления которой являются директивой партии тому или иному члену. Поэтому каждый член партии, получив директиву партийного органа, проводит таковую в жизнь от своего имени по занимаемой должности»[274]103.

По примеру партийных директив так же под грифом «секретно» или «строго секретно» шли почти все постановления государственных органов, проходившие через соответствующую секретную часть. Оболочка секретности скрывала действительных авторов того или иного решения, покрывала их некомпетентность, делала их бесконтрольными и безответственными.

Партийно-государственная бюрократия распоряжалась гигантскими сферами экономической и социальной жизни страны, имела многочисленные привилегии, выделявшие ее уже в 1920–1930-е гг. в особый социальный слой советского общества.  В то же время все они как субъекты власти были несвободны. Достаточно вспомнить одиозную фигуру председателя Президиума ВЦИК СССР М.И. Калинина – «всесоюзного старосту Калиныча из папье-маше», – как метко охарактеризовал его Л.М. Баткин[275]104. Бюрократии в системе сталинской власти отводилась двойная роль – исполнителя директив реальной власти и одновременно ее прикрытия. Она, как верно заметили западные советологи С. Коэн и Р. Такер, больше всего напоминала сословие царских чиновников – официально привилегированный класс, который служил государству, но не управлял им[276]105.

Неконституционной, но официально признанной верховной властью в СССР являлись высшие органы партийного аппарата – Политбюро, Оргбюро и Секретариат ЦК. Решения Политбюро заносились в протокол, выписки из которого рассылались потом тем должностным лицам, которым надлежало эти решения исполнять. Постановления более высокого уровня секретности (это касалось прежде всего вопросов международной политики, развития военной промышленности и проведения репрессий) вообще не вписывались в протокол заседания Политбюро и шли под грифом «особая папка». Уже в приложении к протоколу Политбюро ЦК от 3 – 8 февраля 1922 г. имелся весьма знаменательный пункт, который вскоре стал играть основополагающую роль в секретном делопроизводстве партийного аппарата. Этот пункт гласил: «Особо секретные предложения и решения Политбюро вносятся в протокол в самой краткой форме, самое же решение заносится на особом листе. Необходимые сообщения заинтересованным лицам делаются на особом листе под их распиской, причем, безусловно и немедленно по прочтении возвращаются в Секретариат ЦК. Вся соответствующая переписка ведется только через т. Молотова (или т. Смирнова – тогда заведующего Бюро Секретариата. – И.П.)[277]106. С 1923 г. в протоколах Политбюро ЦК уже постоянно встречается вместо решения запись – «см. особую папку». Эта же система хранения наиболее секретных документов под грифом «особая папка» действовала не только в системе партийных органов, но и во всех государственных структурах и не только в Центре, но и на местах.

Характерной чертой коммунистической власти являлось то, что она не раскрывала действительных мотивов принятия своих основных решений. Делалось это вполне сознательно, так как работники партийных и государственных органов руководствовались постановлением Политбюро ЦК от 12 апреля 1923 г., суть которого заключалась в том, что «наркоматы (НКИД, НКВоен, ГПУ и др.) при внесении особо секретных вопросов в Политбюро должны были не мотивировать их в письменном виде, а вносить путем предварительного сговора (выделено мною. – И.П.) с Секретариатом ЦК»[278]107. В большинстве же случаев такие решения принимались не на заседаниях Политбюро, а на частных совещаниях у Сталина, которые не стенографировались и не протоколировались. Принятые решения передавались устно, а в отдельных случаях оформлялись как решения высших партийных органов и проводились в жизнь от имени Политбюро или просто ЦК партии. Сам факт принятия таких решений можно восстановить только по результатам последующей политики.

Действия этой реальной власти, запрятанной внутри высших партийных структур, тщательно скрывались, но любые следы имеют обыкновение оставаться. Как уже отмечалось, первое время после отхода Ленина от активной политической жизни все основные вопросы решала «тройка» – Зиновьев – Сталин – Каменев. На октябрьском 1923 г. пленуме ЦК в своем заключительном слове Троцкий оценил ситуацию так: «В Политбюро есть другое Политбюро и в ЦК есть другой ЦК»[279]108.

С августа 1924 г. эта группа превратилась в «семерку», в которую входили члены Политбюро ЦК Сталин, Каменев, Зиновьев, Бухарин, Рыков, Томский и председатель ЦКК Куйбышев. Перед официальным пленумом ЦК «семерка» предварительно собиралась на фракционный пленум, имела свою «конституцию» – по требованию одного члена она собиралась немедленно и по требованию одного любой вопрос мог быть снят с повестки дня. Чаще всего таким человеком оказывался Сталин. По словам Зиновьева, эта «семерка почти два года играла роль секретного ЦК, обсуждавшего все вопросы внутренней и внешней политики». «Семерка» имела свой шифр и псевдоним «руководящий коллектив». После того, как перешли в оппозицию и были отстранены от дел Зиновьев с Каменевым, появилась «девятка», которую составляли Сталин, Бухарин, Рыков, Молотов, Куйбышев, Калинин, Дзержинский, Фрунзе, Томский. После смерти Фрунзе его место некоторое время занимал Рудзутак. Именно к «девятке» обращались перед XIV партийным съездом Зиновьев, Каменев, Крупская и Сокольников со своей «Факционной платформой четырех». В накаленной обстановке на объединенном июльском 1926 г. пленуме ЦК и ЦКК, Зиновьев, потрясая целой папкой документов «семерки», несколько приоткрыл завесу над ее деятельностью, заявив, что «резолюции Куйбышева от «"имени ЦКК" относительно Лашевича и других делаются в кабинете Сталина», что «ассенизаторов нужно пригласить  –  для того, чтобы "разбираться" в этих "делах"»[280]109.

Практика фракционного решения основных вопросов особенно укрепилась в ходе внутрипартийной борьбы 1920-х гг. С этого времени не только «наверху», но и на местах решения стали принимать на фракционных заседаниях. Но это были не заседания оппозиции, а правящей фракционной группы в партии, которая имела своих многочисленных последователей в нижестоящих партийных и государственных структурах. Сохранилось чрезвычайно интересное письмо члена партии с 1917 г. Н. Семенова объединенному пленуму ЦК и ЦКК от 29 июля 1927 г. (копия письма была отправлена также Зиновьеву и Троцкому). Вот основные выдержки из этого письма: «У нас в районе существовал явно фракционный центр, неизвестный широким массам районной организации, который фактически (уже с 1923 г.) являлся руководящим органом района. Наиболее важные вопросы перед их постановкой в районе ставились предварительно на обсуждение этого центра. Решения эти проводились нами, руководящей группой РК, через аппарат райкома, несмотря на то, что данный орган не предусмотрен ни уставом партии, ни решениями партсъездов». Автор письма сообщает о том, что дело доходило вплоть до того, что отрабатывались инструкции для поведения на съезде: «...когда будет оглашаться список почетного президиума, то тт. Сталину, Бухарину, Молотову, Рыкову надо похлопать как следует, а при оглашении имен тт. Зиновьева, Каменева, Крупской от аплодисментов, мол, надо воздержаться... Такие совещания, – добавляет автор письма, – созывались и после XIV съезда. На них приглашались надежные люди, главным образом, секретари крупных ячеек, несколько директоров и профессионалистов, затем инструкторы РК и завотделами». Главное же, что протоколов этих совещаний не велось. А было их в том районе с декабря 1925 г. по март 1927 г. примерно 10–12[281]110.