Изменить стиль страницы

Ленинский призыв, «вышедший из руководящих органов партии», имел с самого начала чисто политиканские цели. «Это будет,   говорил Зиновьев,   маленькая спасительная "революция" в партии в лучшем смысле этого слова, хорошая "октябрьская" большевистская революция, когда вместо 50 тыс. рабочих от станка мы будем иметь 150 тыс. и когда некоторую часть непролетарских элементов, которые оказались плохими коммунистами, мы попросим очистить наши ряды»[309]24. А цели были вполне определенные: под лозунгом единства партии, т. е. с молчаливого одобрения господствующей фракционной группы   борьба с любыми проявлениями инакомыслия и проведение своей групповой политики. Причем, используя резолюцию Х съезда «О единстве партии», эта группа сама обвиняла во фракционности любого, кто осмеливался иметь свое мнение. «Аппарат подавляет всякую мысль под видом фракционности»,   говорил представитель оппозиции Т. Сапронов на одном из собраний в декабре 1923 г.[310]25 Однако состав правящей фракционной группы в партии постоянно менялся, и вскоре Зиновьев с Каменевым, а затем и Бухарин попали в ловушку, которую сами так активно устраивали Троцкому в 1923-1924 гг.

Уже в 1923 г., когда шел стремительный процесс обособления партийных комитетов и вошла в систему практика принятия решений только высшим руководством партии, рядовая масса партийцев была отрезана от информации о положении дел в партии и стране   образовалась «зияющая дыра в области внутрипартийной информации»,   как писал Евг. Преображенский[311]26. А люди, отрезанные от информации или знающие только одну сторону дела, легче всего становятся объектом манипуляции. Дискуссия, развернувшаяся осенью 1923 г., ярко продемонстрировала этот факт. Она была непонятна рядовым коммунистам и показала полное незнание ими того, что происходит в эшелоне высшего партийного руководства. Партия не знала ни писем Троцкого, ни «Заявления 46-и», которые дали толчок дискуссии. К тому же в ходе ее выявилось, что газета «Правда» давала одностороннюю информацию, о чем свидетельствовал конфликт, происшедший в редакции в конце декабря 1923 г., когда два сотрудника отдела «Партийная жизнь» отказались выполнять указания секретаря Сталина А.М. Назаретяна.

Немало «поработали», направленно ориентируя местные комитеты партии, члены ЦК и ЦКК: Ярославский   в Тверской губернии, Киров и Орджоникидзе   в Закавказье, Скрыпник   в Черниговской, Сокольников   в Ярославской, Сольц   в Вятской губерниях, Микоян   на пленуме Юго-Восточного бюро ЦК, Угланов   в Нижнем Новгороде, Ворошилов   на Северном Кавказе и т. д. Губкомы же в свою очередь «резко и определенно» изложили свою точку зрения на дискуссию в письмах к нижестоящим партийным комитетам. В результате оппозиционные настроения на местах оказались незначительными и терялись в общем шуме одобрения линии ЦК. Ходили слухи о распоряжении Зиновьева отпустить из специального фонда Политбюро заводским и фабричным ячейкам необходимые средства на пропаганду и поддержку позиции ЦК во время партийной дискуссии[312]27. Кроме того, секретари местных губкомов и обкомов специальной директивой Секретариата ЦК обязывались выбрать делегатами на XIII партийную конференцию только тех, кто занимал платные ответственные должности в губернских и областных организациях и всецело поддерживал политику Центрального Комитета. От заводских и фабричных комячеек могли быть делегированы лишь те коммунисты, ответственность за которых брали на себя секретари ячеек. То же и от Красной Армии   кандидатуры следовало согласовывать на совместных совещаниях политруков и политкомов с секретарями губкомов и обкомов. Перед отъездом на конференцию делегаты получили дополнительную инструкцию о том, как вести себя на конференции[313]28. В результате Секретариату ЦК удалось добиться того, что на ней не было ни одного представителя оппозиции в качестве делегата с правом решающего голоса, и фракционная группа в высших органах партии смогла провести все свои решения   XIII партийная коференция не только осудила оппозицию как проявление мелкобуржуазного уклона в партии, но и, как уже говорилось, приняла решение опубликовать седьмой пункт резолюции Х съезда «О единстве партии». Без единого возражения номенклатурные делегаты выслушали слова Сталина о том, что «некоторые товарищи фетишизируют, абсолютизируют вопрос о демократии, думая, что демократия всегда и при всяких условиях возможна, демократии развернутой, полной демократии, очевидно, не будет»[314]29.

Но за пределами зала, где проходила конференция, ситуация складывалась менее спокойная - после известия о принятых решениях, которыми отвергались поправки оппозиции, в ряде ячеек столичных воинских частей ОГПУ и некоторых фабрик и заводов состоялись экстренные собрания. Их участники отказались признать обязательными для себя резолюции конференции о рабочей демократии. Выступавшие требовали созыва другой конференции, делегаты которой будут подобраны организациями не «по циркулярам Сталина и Зиновьева», а избраны тайным голосованием. Резкие резолюции были приняты также в трех полках Московского гарнизона и в одном отряде особого назначения войск ОГПУ. В них говорилось о монополизации власти Политбюро, возглавляемого лицами, давно утратившими всякое доверие трудящихся масс и рядовых партийцев. Рабочие собрания, на которых выступали защитники рабочей демократии, состоялись и в день смерти Ленина, 21 января. А ночью были произведены первые аресты, продолжавшиеся и в последующие дни[315]30.

В то же время Политбюро принимает решение усилить террор против сочувствующих оппозиции и о чистке партийных организаций[316]31. Одновременно на места был отправлен циркуляр ЦК, согласно которому все дискуссии в низовых партийных организациях допускались впредь только с разрешения партийного комитета, на него возлагалась ответственность перед губкомом за характер дискуссии и принятые резолюции[317]32.

Так что обстановка, в которой высшее руководство партии приняло решение о проведении ленинского призыва, была далека от эйфории. Господствующая фракционная группа стремилась обезопасить себя прежде всего от оппозиционных выступлений. Рабочие, - писал Ст. Иванович в 1924 г., - «вовлеченные в лоно РКП прельстительными выгодами, во всяком случае перестают быть опасными, теряют свое классовое лицо и свою классовую психологию, становятся членами господствующего сословия, хотя бы на их долю доставались жалкие объедки с комиссарского стола»[318]33.

Вместе с тем вовлечение рабочих в партию преследовало еще одну цель - создание негласной агентуры ОГПУ среди трудящихся масс. Не случайно тогда же стали распространяться сведения о секретном постановлении Политбюро влить в их ряды новые отряды секретных агентов, которым поручалось не останавливаться ни перед какими средствами провокации и обмана, чтобы внести раскол в рабочее движение[319]34. Скорее всего, именно таким образом в широких кругах было воспринято известие о массовом приеме в партию. На XIV съезде ВКП(б) член ЦКК С.И. Гусев выразил распространенное мнение: «Ленин нас когда-то учил, что каждый член партии должен быть агентом ЧК, т. е. смотреть и доносить. Я не предлагаю ввести у нас ЧК в партии. У нас есть ЦКК, у нас есть ЦК, но я думаю, что каждый член партии должен доносить. Если мы от чего-либо страдаем, то это не от доносительства, а от недоносительства»[320]35 .  

вернуться

309

24 Цит. по: Советская Сибирь. 1924. 16 февр.

вернуться

310

25 Правда.   1923.   14 дек.

вернуться

311

26 Там же.   28 нояб.

вернуться

312

27 Дни (Берлин).   1924.   11 янв.

вернуться

313

28 Там же.   1924.   12 янв.

вернуться

314

29 Правда.   1924.   20 янв.

вернуться

315

30 Дни.   1924.   24, 27 янв.

вернуться

316

31 Там же.   1924.   26 янв.; РГАСПИ, ф. 17, оп. 84, д. 484, л. 309.

вернуться

317

32 Там же.   1924.   8 февр.

вернуться

318

33 Иванович Ст. Российская Коммунистическая партия. Берлин, 1924.   С. 18.

вернуться

319

34 Дни.   1924.   21 марта.

вернуться

320

35 XIV съезд ВКП(б). Стенограф. отчет. – М.-Л., 1926.   С. 601.