Михаил Юрьевич давно привык к тому, что следом за ним слышится то удивленный, то настороженный шепот:

– Он?!

У цветника, где расположен дом генеральши Мерлини, эта молодящаяся старуха наставляет лорнет на проходящего мимо поэта. Из салона генеральши Мерлини выходят все наиболее злобные сплетни. Старожилы твердят о давних связях почтенной дамы с тайной полицией, о ее страсти к доносам.

Накрашенная генеральша тщетно старается поддержать свою когда-то грозную репутацию. Жизнь ушла вперед. На бульваре часто появляется недавно прибывший из Петербурга жандармский подполковник Кувшинников. Но он проходит мимо дома генеральши Мерлини. Только глупая старуха не понимает – ее прежние связи с тайной полицией, о которых знает весь город, делают ее совершенно непригодной к секретному делу. Подполковник Кувшинников принадлежит к деятелям нового склада – недаром ему поручено, по избранию графа Бенкендорфа, наблюдение на Кавказе. Кавказ привлек тревожное внимание высшей власти. Должно быть, здешний воздух способствует быстрому развитию вольномыслия среди офицеров.

Подполковник Кувшинников медленно прогуливается по бульвару. Вежливо и доброжелательно отвечает на воинские приветствия встречных офицеров. Вот прошла целая группа молодежи, окружающая какого-то коренастого пехотного поручика. Поручик что-то говорит. Молодежь отвечает дружным смехом. К группе присоединяются новые офицеры, фланирующие по бульвару.

Подполковник Кувшинников добродушно улыбается. Очень хорошо! Господа офицеры, прибывшие на воды, не скучают. Очень хорошо! Но подполковник Кувшинников во всем отличается от старых, невежественных служак. Он отлично знает – только что прошедшего по бульвару коренастого поручика величают известным поэтом, хотя поэзию его никак нельзя признать соответствующей видам правительства. Подполковник продолжает приятную прогулку по бульвару, сделав в уме заметку на всякий случай, но больше не встречает коренастого поручика.

Михаил Юрьевич возвращается домой, – а там толкутся знакомые. По соседству сюда частенько заходит князь Васильчиков; совсем рядом, оказывается, живет бывший товарищ поэта по гусарскому полку, корнет Глебов, а с ним вместе Мартынов; среди постоянных гостей бывает здесь опальный князь Трубецкой. В надворный флигель идут без зова, как это водится на Горячих Водах. На огонек собираются старые знакомцы и те, кто только что узнал радушных хозяев.

Поглядеть на это шумное общество, наполняющее низкую комнату, окрашенную в искристо-розовый цвет, – и диву дашься: когда же поэт работает?

А с утра Михаил Юрьевич прикажет оседлать Черкеса, только что купленного в Пятигорске, и ускачет. Ни один конь не угонится за Черкесом, ничто не сравнится с наслаждением бешеной скачки…

Вернется поэт к себе, и если нет гостей, тогда словно не может обойтись без людей – сам идет, тоже по соседству, к Верзилиным. Здесь всегда найдешь целое общество.

Генерал Верзилин служил в Польше. В Пятигорске жила его семья. Местные поэты называли этот дом «храмом граций».

В «храме» цвела «Роза Кавказа» – старшая из барышень Эмилия Александровна. Девушка славилась красотой и шумной репутацией. У нее был короткий и неудачный роман с князем Барятинским, братом того Барятинского, который едва не сделал амурную карьеру в Зимнем дворце. Пути у братьев оказались разные. Одному так и не удалось породниться с августейшим семейством и пришлось удовольствоваться почетным удалением на Кавказ, другой вовсе не собирался жениться на дочери заурядного провинциального генерала. Случись эта история в Петербурге, вряд ли рискнул бы появиться в «храме граций» кто-нибудь из титулованной молодежи. Но аристократическая мораль не обязательна для кавказского захолустья.

У Верзилиных запросто бывали и чопорный петербургский князь Александр Илларионович Васильчиков, и юнкер граф Бенкендорф, и князь Сергей Трубецкой – тот самый, за здоровье которого пили когда-то на сходке тайной палаты шестнадцати. Он действительно был вторично сослан на Кавказ по причинам, известным лишь самому императору.

Никто не чурался радушного дома Верзилиных. Зачастил сюда и Михаил Юрьевич Лермонтов, являвшийся вместе со Столыпиным. Затевали игры, танцевали, – только отставной майор Мартынов привычно стоял у рояля, живописно облокотившись на крышку. Иногда он проводил целый вечер, вперив взор в «Розу Кавказа» и поигрывая кинжалом. Изредка Николай Соломонович соглашался спеть какой-нибудь чувствительно-мрачный романс. И пел для любителя недурно. Избалованный успехом, он не обращал внимания на восторги поклонниц.

У Мартынова был ореол загадочной личности. Незаметно, но искусно он сам поддерживал этот ореол. Ходили слухи, что Николай Соломонович заплатил отставкой, чтобы спасти честь любимой женщины. Были и другие слухи, разумеется, самые лестные для Мартынова. Он ничего не отвергал и ничего не подтверждал.

Но не зря же томится в Пятигорске молодой человек, принадлежавший ранее к избранному петербургскому кругу! Должны же быть какие-нибудь причины, мешающие ему, свободному от службы, вернуться в столицу! Кто он такой, этот таинственный красавец? Байронический герой? Кавказский пленник? Или просто несчастный, сердце которого стало траурной урной? Барышни изнемогали от любопытства.

Один Лермонтов, к огорчению девиц, безжалостно разбивал их романтические иллюзии. Ни «Роза Кавказа», ни младшая из сестер Верзилиных, шестнадцатилетняя Наденька, не могли удержаться от смеха, когда поэт одним взмахом карандаша чертил профиль Николая Соломоновича, его папаху невероятных размеров, его грозные кинжалы. А ведь перед этими кинжалами еще недавно благоговела юная Наденька.

У Верзилиных существовал особый «альбом приключений», куда рисовали карикатуры на всех знакомых, где неумелая рука стремилась запечатлеть завязавшиеся романы, смешные истории или безнадежных поклонников «Розы Кавказа».

С появлением такого признанного живописца, как Михаил Юрьевич, альбом стал быстро заполняться. Лермонтов отдавался этому делу всей душой. Его перу принадлежали, между прочим, лучшие карикатуры на Мартынова. Вот он, «Господин Кинжал», въезжает в Пятигорск – его встречают коленопреклоненные красавицы…

С легкой руки поэта прозвище «Господин Кинжал» укрепилось за Николаем Соломоновичем. Впрочем, все эти шутки были так привычны, что никто не придавал им никакого значения, и меньше всех сам Мартынов…

Но когда же работал поэт?

Он заехал в Пятигорск, чтобы забыться. Пятигорский бульвар и «Роза Кавказа», «альбом приключений» и пестрое общество – все это нужно было для того, чтобы уйти от тревожных мыслей о будущем.

Ночью, когда из надворного флигеля расходились последние гости и слуги гасили огонь, когда Алексей Аркадьевич Столыпин спал богатырским сном, в кабинете поэта еще долго горела колеблемая ночным ветром свеча. Иногда он встречал за письменным столом первые лучи солнца и, распахнув окно, долго вдыхал пленительную свежесть.

Пикник сменялся гуляньем, вечеринка – импровизированным балом, в надворный флигелек все так же шли любители карточной игры и веселых застольных бесед, – а в записной книжке поэта заполнялся лист за листом.

На одном из них карандашом набросанные строки. Потом они же еще раз набело переписаны Михаилом Юрьевичем:

Странные, неожиданные мысли… Но кто знает, откуда черпает вдохновение поэт?

Во флигеле у Лермонтова и Столыпина шла картежная игра. У стола теснились зрители. Банк держал Мартынов. Ему везло. Ставки увеличивались. Банкомет продолжал бить карту за картой.

Лермонтов, редко участвовавший в игре, наблюдал за игроками издали, стоя у настежь раскрытых в сад дверей. Вечер был знойный. Свечи таяли от жары. Многие давно скинули сюртуки. Мартынов оставался в своей щегольской черкеске. Наконец и он, сдавая карты, признался: