«Он разыгрывает меня, — промелькнуло в голове художника, — подобные кресла не новость, ведь оно было изображено на монете таксиста. Да и Великовскому рассказывали о таких креслах в детстве. Застольный лжет, причем по собственной инициативе… вероятно надеется выслужиться перед начальником… но однако как хорошо и правдоподобно у него это выходит, — художник на пару секунд заслонил Застольного, чтобы взглянуть на его лицо, — да, ни одной кислинки не видно, так я и думал».

— Но какой же толк от таких кресел? — осведомился Гордеев.

— Они удобнее, разве вы в них не сидели?

— Ну хорошо, предположим, так. Однако не с этой же целью проведена была реформа.

— Не с этой, конечно, я просто привел вам пример, как ловко Великовский сумел придать реформе общественно полезный характер.

— Но разве образовательная реформа не имеет его изначально? — удивился художник.

— Я понимаю, о чем вы говорите, но правда в том, что жители нашего города, да и пожалуй любого другого, особенно ждать не любят. Им подавай скорейшие результаты, иначе рейтинг того, кто затеял реформу, резко упадет.

— Даже такие результаты, которые не имеют отношения к самой реформе?

— Разумеется. Конечно, никто не требует этого прямо, но… теперь вы поняли?

— Пожалуй.

— Я расскажу вам, какую еще побочную пользу мы получили, а потом уже приступлю к изложению сути самой реформы. Все дело в том, что после изобретения кресла в виде растопыренной ладони, ваш дядя решил специально построить свои наблюдения таким образом, чтобы находить так называемые новые формы. Постарайтесь понять, что конкретно я имею в виду. Одно дело просто наблюдать за студентами, и совсем другое сконцентрировать свое сознание так, чтобы оно само собой подавало идею о каком-нибудь новом изобретении, и здесь, конечно, очень большую роль играет, одарены ли вы хорошим зрительным восприятием или нет.

— Мой дядя одарен, по всей видимости, — заметил Гордеев и еле заметно усмехнулся.

— Безусловно, — сказал Застольный, — но для того, чтобы вещей было изобретено по-настоящему много необходимо еще несколько таких людей. Они будут следить как за студентами, так и за надзирателями, которые наблюдают только за студентами. Не все замеченные формы удалось в результате воплотить в полезные вещи, однако и тут Великовский сманеврировал и все же извлек выгоду: он попросил оператора заснять эти формы на пленку и отправил их в театр для того, чтобы на их основе сделали какую-нибудь пантомиму или кукольное представление — что угодно, лишь бы труд людей зря не пропадал, — ведь формы, порой, получались очень забавными, особенно запомнилась мне та, в которой один надзиратель лежит на полу, и носки его ботинок касаются левой ножки парты, а голова — правой, (но, конечно, никакого надзора он в этом случае уже не выполняет), а другой стоит перед студентом, выпрямился в полный рост и внимательно слушает, шевелит ли тот полугубами. На основе этой формы мы хотели сделать новую модель автомобиля или, на худой конец, какие-нибудь модернизированные сани или водные лыжи, но на заводе нам сказали, что это будет неудобно и малоэффективно. Жаль! — говоря все это, Застольный то и дело разводил руками, кружил ими по воздуху и шевелил пальцами — все это придавало ему сильное сходство с громадным неповоротливым комаром или косаножкой, — а теперь я наконец-то перейду к сути самой реформы. Вот здесь-то газета «Тру-Фолс» вас как раз не обманывала: действительно, школьники и студенты мало применяют на практике те знания, которые даются им в учебных заведениях, и здесь присутствует, что называется, двухстороння негативная тенденция: во-первых, за последнее время подсело качество преподавания, и, во-вторых, виноваты и сами обучающиеся.

— Это правда, что теперь в школах и университетах обучают тому, как совершать различные махинации?

— Да, конечно, ведь это развивает мышление, но есть еще и другое очень оригинальное нововведение вашего дяди. Он рассказывал вам про шоколадные трюфели?

— Да, рассказывал, — с удивлением ответил Гордеев, — но какое это имеет…

— Самое непосредственное, — сказал Застольный, не дав художнику даже докончить фразы, — Великовский, да и я, между прочим, тоже, твердо убеждены, что трюфели стимулируют всякого рода мыслительный процесс. Вот мы и решили применить их здесь.

— Вы заставляете студентов и школьников есть шоколадные трюфели?

— Ну почему же «заставляем». Эти трюфели очень вкусны, молодежь только рада принимать их, — Застольный сделал ударение на слове «принимать», — конечно, поначалу мы давали их бесплатно, но нам и самим-то нужно не забывать о материальной выгоде, вы же это прекрасно понимаете, так что очень скоро мы поставили это на обязательную платную основу.

— Никто не отказался от них в итоге? — спросил Гордеев.

— Конечно нет, — при этих словах Застольный почему-то хитро ухмыльнулся, и Гордеев это почувствовал, — к этому времени они всем уже очень нравились.

— А новые учебники? Были ли они написаны и выданы студентам?

— Вот здесь-то и начинается самое интересное, — Застольный заговорил таким приторным голосом, что у Гордеева защемило в кадыке, — после употребления трюфелей никакие новые учебники не понадобились. У студентов появилось, так сказать, измененное восприятие старых, вплоть до того, что они даже начали находить в них материал, зачастую весьма и весьма полезный, со сверхновыми идеями, которого там не было и в помине, — заместитель Великовского причмокнул полугубой, — да-да… эти трюфели просто волшебство… Просто удивительно, как это никто до последнего времени не сумел догадаться использовать их с целью массового стимулирования умственных способностей. Даже вашему дяде пришло это в голову только через много лет, ведь он попробовал их еще в детстве. Отец заказал их, когда они всей семьей сидели в ресторане и смотрели по телевизору один киноспектакль, очень смешной… по-моему, он говорил, что это была пантомима, и там тоже ели шоколадные трюфели… ну и совпадение!

«Я так больше не могу, — подумал Гордеев, — пожалуй, мне следует уйти. Я не удивлюсь, если в этом министерстве мне не сказали ни единого слова правды».

Он стал прощаться. Ему казалось, если Застольный начнет упрашивать его остаться, с целью обсудить еще что-то, чиновник будет делать это только для вида и недолго, но Гордеев ошибся — заслышав фразу «мне пора уходить», тот и впрямь вцепился в него как пиявка и все время только и повторял: «Не спешите, останьтесь, я готов сообщить вам еще массу интересного».

«Он по-настоящему искренен для того, чтобы продолжить проявлять настоящую неискренность… хм… наверное, он уже узнал вкус моей крови… а все же на пиявку он не очень похож, больше на комара».

В результате, чтобы, сохраняя как можно большую деликатность, как можно быстрее отвязаться, Гордееву пришлось сказать, что во время разговора у него созрел потрясающий набросок будущего портрета, и теперь ему необходимо побыстрее воплотить его в жизнь.

— Ну что ж, в таком случае и правда мне не стоит вас задерживать, — Застольный подал ему руку; художник вздохнул с облегчением, как делает это мать непослушного ребенка, который втемяшил себе в голову какую-нибудь редкостную блажь и не слушал поначалу никакие уговоры и наставления, а потом чуть подрос и выкинул блажь из головы уже сам.

«Впрочем, будет ли теперь вообще существовать такое понятие — блажь, — если все едят эти трюфели», — ущипнула Гордеева неожиданная мысль.

«Интересно, кто же мне все-таки сказал больше правды — Застольный или антиквар? — задавался вопросом Гордеев, возвращаясь из министерства, — дядя не предугадал, что я отправлюсь к Асторину, а здесь о моем приходе уже знали заранее… но зачем все это? Неужели так важен ему этот портрет, и ради него он пойдет на любые махинации?.. В то же время многое из сказанного самим Великовским противоречит рассказу Застольного… или, быть может, следует мыслить иначе? Например, так: Застольный не предугадал, что я отправлюсь к Великовскому, а здесь о моем приходе знали заранее. Неужели так важен Асторину этот его портрет, и ради него он пойдет на любые махинации… ма-хи-на-ци-и… в то же время, многое из того, что сказано Асториным, противоречит рассказу Застольного… хм… так как правильно мыслить?.. Черт, какая чепуха лезет в голову! Я как будто бы пьян».