— Я не чувствую ничего.

— Странно… Впрочем… не странно… Понятно… Вы не должны чувствовать… Вы же впервые… Глюцилин — это… Это…

— Что это? — бодро спросил Миша, не ощущая никаких изменений в себе самом.

— Это — чистейшая дистиллированная вода! — гордо сказал Чай совершенно нормальным голосом и сразу сел прямо, словно в школе.

— Вода? — растерянно переспросил Миша, — Но почему?.. Афанасий, видимо, перестал испытывать свои восторги и наслаждения, поскольку взгляд его стал жестким, недоброжелательным и осмысленным. Он нажал на кнопку, выключил музыку и недовольно сказал:

— Придется вам все объяснить. Не дали вы мне покайфовать. Ладно, сделаю еще. Вообще-то я сам виноват — конечно же, не для таких, как вы, глюцилин. Не для новичков. Вам нужен какой-нибудь химический наркотик — его грубое эйфорическое действие; с этого надо начинать. Нельзя же изучать высшую математику, не зная алгебры!

— Простите, — удивленно сказал Миша. — А разве вам не нужен химический наркотик? Вы же сказали мне, что вы — наркоман!

— Да, конечно. — самодовольно ответил Чан. — Почетный Наркоман Отчизны, Кавалер Ордена Хрустального Шприца второй степени. Однако все эти наркотики я употреблял в детстве и в юности. И употребляя их, я пришел к двум выводам, впрочем, как и все мои коллеги. Во-первых, невозможно добиться наркотического состояния, которое было бы лучше, чем естественно данное нам; все, эти эйфории, галлюцинации, призрачные миры, грезы, в конце концов, полностью надоедают нам, и демонстрируют такую свою убогость и ограниченность, что подлинным счастьем становится не иметь ничего этого, а просто смотреть на реальность, используя гениальный инструмент наших чувств, мыслей и сексуальных переживаний. А во-вторых, все эти наркотики ужасно вредны. Я понял, что являясь наркоманом /профессия мне очень нравилась/ и употребляя всякие вещества, я вряд ли проживу много лет, наслаждаясь всеми этими прелестными процессами, как-то: доставание чего-то подпольного, запрещенного; изобретение рецептов и изготовление новых химических соединений; утро где-нибудь на грязной квартире, где спят ужасные ублюдки, обколовшиеся какой-нибудь дрянью; восторженная ночь, проведенная в своей обреченной компании за употреблением чего-нибудь ритуального и таинственного; леденящая нервы опасность тюрьмы, особенно если кто-то умер после твоего укола, отвратительно дернувшись от проникновения прямо в кровь ядовитой мерзости; создание легенд и целой культуры и служение ей — плевать на государство и религию! — и свобода, свобода, свобода; а также весь образ этой настоящей жизни, не зависящей ни от материального благополучия, ни от славы, ни от осознания своих жизненных задач, ни от чего другого, а лишь от некоего химического вещества, и все. Это же прекрасно! Разве могу я лишиться всего этого? А как же быть? Наркомания прекрасна; наркотики чудовищны. Так появился «глюцилин». Он совершенно безвреден; рецепт его сложен, запретен и трудоемок, а кайф от него самый высший: естественное наше состояние! Поверьте мне, я всю свою юность бывал в самых любых мирах и состояниях, и не перестаю радоваться, когда вынимаю после инъекции глюцилина шприц из своей руки, и чувствую настоящего живого целостного меня, а не какой-нибудь урезанный экстракт моей личности, возникший от воздействия на мою физическую часть разных вредоносных алкалоидов. Вот так вот, милый мой! Кроме того, я так люблю прецесс изготовления наркотиков и укол в вену — это запретное, дьявольское удовольствие — и я ни на что их не променяю. Я надеюсь, что проживу еще много-много лет, наслаждаясь всем этим. В старости буду подмешивать к глюцилину витамины, сейчас же я активно делаю зарядку, бегаю по утрам… Только вот вены страдают, но я постоянно мажу их специальной мазью, делаю массаж… Конечно же, это моя ошибка: сразу давать вам глюцилин. Но я думал, — Афанасий Чай хитро улыбнулся, — что вы настолько умны и природно одарены, что сразу оцените его. Но я просчитался! Что ж — я надеюсь, вы не в обиде?

— Да нет, — сказал Миша Оно разочарованно. — А что же такое «бестин» — наркотик, получивший первое место на вашем конкурсе?

— О, — печально сказал Афанасий. Он действительно еще выше глюцилина. Это — чистый кислород.

— Но ведь от кислорода в вену наступает смерть!

— Вот именно, — грустно проговорил Чай, — Это же прекрасно! Умереть от кайфа… От высшего наркотика… Получившего первую премию… Имя Иоганна Шульмана навеки занесено в наши почетные списки… Но у меня есть лучшая идея! Я обгоню его! Я уже почти создал… Создал вещество… Оно будет называться… Впрочем, я вам не скажу, чтобы не сглазить. Это — вакуум.

— Но как же вы будете вводить его в вену? — насмешливо спросил Миша.

— Увидите, дорогой мой. Увидите.

— Хорошо, — сказал Миша. — Мне очень приятно было с вами познакомиться. Я пойду дальше.

— Вы хотите стать таким же? Кто вы?

— Я не помню, — раздраженно ответил Миша. — И я не хочу быть таким же.

— Я чувствую себя неловко, — вдруг ласково сказал Чай. — Вы, наверное, очень злы на меня?

— Не очень, — сказал Миша, желая уйти и сделать что-нибудь еще.

— Подождите! — крикнул Чай, побежал в свою лабораторию и вернулся, держа в руках ампулу с лиловой жидкостью. Потом он вдруг взял Мишу за руку, подвел его к стене и ткнул своим пальцем в центр этой стены. Образовался некий проем, словно открывшаяся дверь; и там, внутри, была полутемная вонючая комната, старые тюфяки и лежащие люди. Афанасий вложил в ладонь ничего не понимающего Оно ампулу и толкнул его в комнату, сказав: