— Подумайте. На вашу удачу у меня шестая группа мочи, как раз такая, которая нужна для глюцилина. Правда, именно сейчас я не хочу… Придется принять меры.
Афанасий подошел к раковине, открыл воду, налил себе полную чашку, выпил ее, налил еще, выпил, налил еще одну и выпил.
— Теперь будем ждать. Физиологический процесс неизбежен, и в самом ближайшем времени новопоступленная жидкость заставит мой мочевой пузырь извергнуть из себя то, что он успел произвести с тех пор, как я в последний раз занимался этим необходимым для каждой особи нашего вида занятием — мочеиспусканием. Я надеюсь, что мы не будем очень долго ждать.
Афанасий сел на стул, сжимая в руках колбу, полную чудес. Миша сидел на другом стуле, напряженно предчувствуя неведомое, собиравшееся скоро пронзить его тело и душу в виде некоей сложноизготовленной материальной капли, которую изобрел Чай. В закрытом окне не было больше видно воробьев, и лишь проникновенная тьма приглашала увидеть в себе все, что угодно, или ничто; и страх смерти, которая могла наступить через время, завершающее химический процесс, блаженно наполнял все существо Миши верой в полную свою несерьезность; и, наверное, ничего не могло измениться нигде; а на личность и прочее можно в общем просто наплевать, как на все остальное и на любовь. Предстоящее удовольствие, как и предыдущая религия, обещало интерес, опыт, и, может быть, новую тайну.
— Ура! — закричал вскочивший со стула Афанасий Чай. — Я почувствовал нужный позыв!
Немедленно он бросился куда-то в угол, расстегнул ширинку, совершенно не стесняясь Миши, и тут же отлил некое количество мочи внутрь колбы.
— Вот так вот! Сейчас ацетон! — крикнул он, досовершая процесс своей нужды в раковину.
Потом его движения стали настолько быстры, что трудно было уследить. Он вбрызнул в колбу ацетон, быстро профильтровал получившийся черный раствор, отделив весь выпавший осадок, потом подошел к шкафу, выдвинул ящичек и достал одну красную таблетку.
— Итак, это — последнее. Бросаем таблетку сюда, наблюдаем ее полное растворение, видим прозрачную жидкость, фильтруем, и… Вы видите? Смотрите! Наблюдайте!
И Афанасий, чуть не прыгая от удовольствия, поднес прямо к носу Миши Оно пробирку с полученным веществом, которую он сразу же после фильтрации закрыл резиновой пробкой.
— Это… глюцилин? — спросил Миша Оно.
— Он самый! Идемте.
Чай вышел из лаборатории, плечи его слегка дрожали. Миша пошел за ним, закрывая дверь. Они вошли в комнату, Чай сел в мягкое кресло, указывая Мише такое же место напротив. Потом Афанасий коснулся своей жаждущей рукой небольшой кнопки на прямоугольной желтой пластине, лежащей рядом с ним. Раздалась позвякивающая, неритмичная, почти хрустальная музыка. Легкий шепот сменялся писком каких-то рожков, колокольчики словно вводили сердце в транс, добиваясь его остановки и ухода в иные миры, а щекотные, ленивые переборы непонятно чьих струн как будто хотели достичь ощущения вечности и абсолютного добра. Чай зажег большую голубую свечу, достал поблескивающий шприц, надел иглу и набрал себе из пробирки половину глюцилина.
— Перетяните мне, пожалуйста, руку… — прошептал Чай. — Чтобы я попал в вену…
— Я боюсь вида уколов! — пискнул Миша.
— Ничего… Пожалуйста.
Миша встал, взял предложенный ему жгут, схватился за его концы и отвернулся, стараясь не смотреть на происходящее.
— Отпустите… — интимно прошептал Афанасий. Миша отпустил, положив жгут на стол. Потом он сел обратно. посмотрел перед собой и тут же увидел, как Чай вынимает окровавленный внутри шприц из своей руки. Отложив шприц рядом, Чай тут же откинулся на спинку; потом вдруг вздрогнул, как будто его дернул тоновый разряд, или же стрела любви, пущенная из лука реального Амура; сделал быстрый выдох, изобразив сумасшедший взгляд; закрыл глаза, будто испытал женский оргазм; порозовел, падая обратно навзничь — на обволакивающую мягкую кресельную спинку — и застыл в таком положении на какую-то минуту, испуская вокруг себя ласковые волны нечеловеческого наслаждения, которое словно полностью захватило все то, что являлось Афанасием Чаем.
Миша заинтересованно рассматривал этот достигший верхней точки своего личного удовольствия феномен, а потом, когда Чай слабо приоткрыл глаза и улыбнулся, сказал:
— Я тоже хочу.
— Давай… — согласился Афанасий, — это прекрасно… Он быстро промыл шприц, Миша протянул вперед свою пугливую, жаждущую, обнаженную до плеча руку, и где-то около сустава обхватил ее плотным змеевидным жгутом. Он отвернулся, не в силах наблюдать откровенное вмешательство в свою физическую целостность и герметичность; легкий, почти комариный укол впился в центр руки, ломая венозную целку, чтобы внедрить нечто новое в недра плоти; по приказу Чая Миша развязал давящий на кожу жгут и успел заметить краем не желающего ничего наблюдать глаза, как прозрачное вещество, созданное путем таких долгих и причудливых превращений и являющееся лауреатом второй степени на специальном конкурсе, медленно и неотвратимо из шприца входит в клетки и закоулки тела Оно, исполняя свое предназначение и цель, во имя которой было использовано много разных изощренных веществ и совершена одна воробьиная жертва.
— Почему вы не смотрите… Ведь это и есть самое лучшее… — прошептал Афанасий Чай.
Миша промолчал, и беззвучно откинулся назад, когда все было кончено. Он закрыл глаза, в ожидании чего-нибудь. Он не думал ни о чем, и ничего не хотел. Он был готов к любому, он был готов умереть и вернуться. Он словно перестал быть, превратившись в затаенное существо, ждущее неизвестных вещей и похожее на чуткого воина, прильнувшего к насыпи перед собой, в то время как враг собирается начать артиллерийский залп. Через две минуты Миша открыл глаза, посмотрел на блаженно развалившегося в кресле Чая и сказал.