При этих словах главного технолога, прозвучавших в откровенно обвинительном тоне, лицо Семена Алексеевича помрачнело. Он не мог да и не желал скрывать своего недовольства услышанным.
– Решительно отвергаю вашу мысль о том, что процесс внесения улучшений в конструкцию самолета представляет собой лишь исправление ошибок, якобы допущенных нами при проектировании. Поскольку процесс совершенствования, как известно, является непрерывным и может продолжаться все время, пока существует данный тип машины, то можно дойти до абсурда и посчитать всю нашу работу, да и вашу тоже, состоящей из одних ошибок. Неверен также ваш намек, что мы не заботились о технологичности конструкции и не думали о предстоявшем массовом производстве.
Я не собираюсь перечислять все, что мы сделали в этом отношении, но кое о чем напомню. Наша конструкция позволяет расчленять самолет на большое количество частей. Это было сделано с учетом ваших интересов, чтобы вы могли развернуть работы одновременно на значительном количестве производственных участков.
Наша конструкция позволяет до предела упростить процесс монтажа топливных баков. А насколько облегчила работу производственников легкосъемная ферма в носу фюзеляжа, насколько при этом упростился монтаж моторной установки и вооружения самолета. А кто разработал для вас технологию изготовления деталей и элементов конструкции из дельта-древесины, технологию соединения большинства деревянных деталей при помощи клея, без единого гвоздя и шурупа?
Семен Алексеевич также напомнил главному технологу, что больше половины переданных в производство чертежей не встретило у его службы никаких возражений. И если по другой, пусть даже значительной части и появились замечания по технологичности, то он не видит в этом ничего предосудительного. Надо учитывать, что ОКБ не знало, где будет строиться их самолет и каким оборудованием и опытом работы будет располагать производство. – Теперь о сроке рассмотрения предложений. Вы говорите, что десять дней – это много. Так ли? Ваши предложения представляются вам, конечно, ясными и безукоризненными. Но это может оказаться не так с точки зрения прочности и аэродинамики капота, к примеру. Мы обязаны в них разобраться. А это не скоро делается.
Предстоит заново спроектировать и изготовить капот, провести статиспытания. А потом вот эти товарищи (кивок в мою сторону) потребуют от нас еще и летной проверки, да с доведением скорости полета до установленного предельного значения. И правы будут, если потребуют, так как обеспечение нужной прочности конструкции – это безопасность полета.
На все это требуется время, и немалое. Поэтому надо набраться терпения и ждать. Я не вижу большой беды в том, что к моменту окончания всей трудоемкой работы, которую нам предстоит проделать по вашему предложению, производство уже выпустит с полсотни, а то и больше капотов старой конструкции. Надо думать не о полсотни самолетов, а о тысячах, которые мы собираемся выпускать. Действовать так, как мы предлагаем, все-таки лучше, чем очертя голову принимать скоропалительные решения, нарушать едва налаженный серийный поток и ставить под угрозу срыва установленный правительством план выпуска продукции.
Он замолчал. Лицо его, отражавшее перед тем волнение, увлеченность и глубокую убежденность в правоте занятой им позиции, сникло, как будто на него набежала тень. Должно быть, нелегкие мысли пришли ему в голову. Перед нами на какой-то миг приоткрылся внутренний мир этого человека, прожившего последние два с половиной года с предельным напряжением духовных и физических сил, человека, который, как и каждый, мог устать, расстроиться, почувствовать себя незаслуженно обиженным. Тяжела ты, шапка Мономаха! Очень уж быстро и как-то сразу все завертелось и приняло необычайно широкий размах. Волею партии и правительства забота о принятых на вооружение боевых самолетах перестала быть уделом только тех, кто их проектировал, строил опытные экземпляры и испытывал. К делу внедрения в серию подключились новые люди, новые коллективы, не слыхавшие до того даже о существовании этих машин.
Представители серийных самолетостроительных, моторостроительных и многих других предприятий, смежных конструкторских коллективов и научно-исследовательских организаций зачастили к главному конструктору и его помощникам. Приходили не в качестве просителей и бедных родственников, а в качестве равноправных партнеров, придирчиво оценивающих все то, что было сделано до них в интересующей их области, что предполагается сделать теперь, с их участием. Они требовали уточнения своей роли в решении общей задачи, согласования технических условий на изготовление своей продукции, условий проведения исследовательских и испытательных работ, требовали выполнения решений вышестоящих органов, устранения обнаруженных недостатков. Все требовали, требовали, требовали…
Семен Алексеевич и сотрудники ОКБ были, конечно, рады такому повороту событий, такой щедрой помощи. Сколько новых помощников, сколько новых энтузиастов! Но как стало трудно со всем этим управляться! Количество дел – больших и малых, сложных и относительно простых – увеличилось не пропорционально возросшему числу участников дела, а пропорционально квадрату числа участников и образовавшихся между ними связей. И если к этому добавлялось непонимание, подчас необоснованные обвинения, то и в самом деле можно было сильно расстроиться.
Но Семен Алексеевич, как видно, был человеком, который не мог долго быть во власти неприятных размышлений. Уже через минуту он преобразился, возвращаясь к действительности, сказал главному технологу:
– Я дам указание своим специалистам внимательно отнестись к вашим предложениям и ускорить их рассмотрение. А сейчас, товарищи, я должен вас покинуть, меня ждут прибывшие к нам работники ЦАГИ. Прошу меня извинить.
Мы смотрели ему вслед, пока его высокая и, как нам показалось, еще более ссутулившаяся фигура не скрылась из виду.
Нам было немного не по себе, и в чем-то мы считали себя виноватыми. Потом главный технолог с досадой махнул рукой и ушел по своим делам. Отправился и я – в соседний цех. Но не сразу принялся за намеченную работу. Я продолжал размышлять о практике наших взаимоотношений с работниками ОКБ. Кто все-таки прав – мы, ратующие за полное устранение всех обнаруженных на самолете дефектов и подчас не желавшие считаться с трудностями, которые вставали на этом пути, или работники ОКБ, которые соглашаются только тогда принять наши требования, когда они не угрожают плану? В какой-то мере были правы и мы и они. Но двух правд не бывает, а в вопросах, о которых идет речь, это и вовсе недопустимо. Значит, надо искать единственную правду. Но как ее найти?
Не сразу пришел я к понимаю того, что не существует единого рецепта, пригодного для всех случаев. Для каждого из них нужно искать свой оптимум, свою единственную правду – ту, которая учитывала бы и серьезность обнаруженного дефекта, и время на его устранение. Не сразу пришел я и к тому, что конфронтация участвующих в споре сторон не только не вредит делу, а даже очень полезна и желательна, так как является гарантией от принятия односторонних, ошибочных решений.
Я бывал в цехах ежедневно, в разное время дня, и больше всего любил бывать там вечером. Это было наиболее удобным для выполнения той работы, которой я тогда занимался. Меньше людей, меньше толчеи, есть никем не занятые рабочие места, к которым можно подойти без риска помешать кому-нибудь и где можно было сколько угодно раздумывать и рассматривать интересующее место конструкции. В эти часы я готовился к предстоявшим баталиям в бригадах ОКБ. Надо было выходить на них во всеоружии, со знанием предмета спора не в принципе, а детально, хорошо взвесив все «за», говорящие в пользу предлагаемой доработки, и возможные «против» наших оппонентов.
Часы работы в цехе пролетали незаметно. Около восьми вечера я говорил себе, что пора закругляться. Надо было заскочить еще минут на десять – пятнадцать в сборочный цех, потом в заводскую столовую поужинать и успеть к отходу последнего заводского автобуса, на котором можно было быстро добраться в центр города, в гостиницу.