Вести переговоры с ним мне представлялось весьма интересным. Он не оперировал какими-то силлогизмами, не повторял банальные фразы, к чему иногда прибегают не очень опытные дипломаты. В его арсенале аргументов в пользу того или иного предложения всегда находились такие, по поводу которых недостаточно было сказать, что они неубедительны. Требовалось показать, почему они неубедительны.

Киссинджер иногда прибегал к широким обобщениям при анализе той или иной проблемы. Особенно, когда предметом обсуждения являлись причины напряженности в мире, причины недоверия в отношениях между государствами, прежде всего между Советским Союзом и Соединенными Штатами Америки.

Ему всегда очень хотелось подвести теоретическое обоснование под политику Вашингтона по тому или иному вопросу.

В наших с ним переговорах по вопросам сокращения вооружений и разоружения он все больше делал упор на то, что все проблемы, которые разделяют Восток и Запад, в том числе СССР и США, взаимосвязаны между собой. Он часто говорил:

— Эти проблемы нельзя решать отдельно, поодиночке. Все они взаимосвязаны. Следовательно, решать их можно только комплексно.

Нравилось Киссинджеру поговорить об общих принципах, которыми, по его мнению, должны руководствоваться две державы во внешних делах. Однако в его рассуждениях на эту тему проступало немало сомнительного, а то и путаного, часто страдали и логика и история. Например, он неоднократно ссылался на Клеменса Меттерниха как на своего кумира в политической истории Европы XIX века. Киссинджер считал, что этот деятель, бывший министром иностранных дел Австрийской империи, а впоследствии и ее канцлером, придерживался правильной точки зрения относительно того, что проблемы, по которым существовали разногласия между европейскими государствами, не следовало рассматривать изолированно одну от другой и что их решение должно как бы совмещаться в едином процессе, пусть и длительном, поскольку при таком порядке легче приходить к договоренностям.

Вместе с тем Киссинджер явно не мог сказать ничего убедительного, когда его внимание обращалось на то, что деятельность Меттерниха и его последователей в немалой степени способствовала краху Австрийской империи. Да и до краха она почти непрерывно находилась в войнах, не говоря уже о шатком внутриполитическом положении. А то, что крах произошел, представлялось закономерным, так как Австро-Венгрия появилась как исторически искусственное образование, в основе которого лежали национальный гнет и имперские амбиции. Эта ее структура уже в наполеоновское время стала давать трещины перед тем, как окончательно развалиться в итоге первой мировой войны.

Чтобы охладить пыл государственного секретаря США в отношении Меттерниха, я говорил:

— Этот государственный деятель с его курсом и его теоретическими разработками действительно внес вклад в политику австрийской монархии, но только в направлении приближения ее краха. Недолго просуществовала империя. Она распалась.

Удивительнее всего то, что теоретические посылки Киссинджера расходились с его практическими делами. Например, успехи в деятельности государственного секретаря США в администрации Никсона — а они совместные с советской стороной — имелись не в последнюю очередь потому, что Вашингтон не обусловливал договоренность по одной проблеме решением других.

Неоднократно я обращал внимание Киссинджера на следующее обстоятельство:

— Отстаиваемая вами концепция связывания всех проблем воедино — метод нежизненный и теоретически необоснованный.

Какого-либо убедительного ответа на такую оценку Киссинджер никогда дать не мог.

На протяжении почти всего периода пребывания на посту государственного секретаря США Киссинджер выступал за то, чтобы оказывать на Советский Союз нажим повсюду, где только возможно, — в Азии или Африке, на Ближнем Востоке или в другом районе мира, и вынуждать его идти на уступки. Только после этого, считал он, можно было вести дело к договоренностям с СССР.

Такой метод ведения внешней политики являл собой не что иное, как перенос на международные дела торгашества и политиканства, широко практикуемых в сфере американской внутренней политики, где это называется «крутить-вертеть» (sheeling and dealing). Само собой разумеется, что Вашингтону с помощью этого метода, рекламировавшегося как «вершина» дипломатического искусства, ничего путного добиться на переговорах с нами не удалось. Дело шло на лад лишь тогда, когда верх в политике США брали реализм и учет взаимных интересов сторон.

В разработанную Киссинджером схему не укладывалось то, что предпринималось СССР и США в области ограничения ядерного оружия, включая достигнутые между ними важные договоренности. Здесь государственный секретарь старался оставаться реалистом и не предлагал отложить такого рода соглашения до решения других спорных проблем. Так что в этом вопросе Киссинджер сталкивался с самим Киссинджером.

Возможно, любители разносить по графам внешнеполитические действия, то есть причислять некоторые из них к категории продиктованных соображениями прагматизма, так бы и поступили. Но Киссинджер — фигура более сложная.

С одной позиции на прямо противоположную

Продемонстрированная Киссинджером способность переключаться в некоторых проблемах с одной позиции на прямо противоположную, конечно, заслуживает осуждения. Ведь он признавал, что СССР и США, ведя переговоры по вопросам стратегических вооружений, руководствовались необходимостью соблюдения принципа равенства. Он любил в беседах неоднократно подчеркивать:

— Принцип равенства имеет основополагающее значение.

Однако сейчас, когда он не занимает никаких постов в администрации, Киссинджер, внесший немалый вклад в выработку соответствующих соглашений, фактически предает анафеме этот принцип. Кроме того, он пытается, вопреки фактам, доказывать, что имеющиеся соглашения двух держав теперь не вполне отвечают требованиям, вытекающим из указанного принципа. Доказательства? Никаких. Просто конъюнктура.

Встречи с ним убедили меня в том, что Киссинджеру свойственно увлекаться тактикой в ущерб стратегии. Известна также его виртуозность в отношениях с прессой.

Принципами Киссинджер часто пренебрегал, а пренебрежение ими — такая штука, которая за себя мстит. Свидетельство тому — всякого рода нелестные эпитеты в его адрес в связи с тем, что Киссинджер как глава государственного департамента не только оказался причастным к проводившейся Вашингтоном в течение всего послевоенного периода подрывной и заговорщической деятельности против других государств, режим которых не отвечает вкусам США, но и являлся одной из ключевых фигур, руководивших этой деятельностью и определявших ее конкретные цели и объекты.

Едва ли Киссинджеру удастся когда-либо смыть с себя пятно прямой причастности к осуществлению позорной акции по уничтожению Альенде и народного режима в Чили. То обстоятельство, что эти преступные действия, превратившие Чили в страну-тюрьму, с политическим гнетом, насилием и произволом, осуществило правительство США в целом, ничуть не уменьшает тяжести вины Киссинджера.

Есть у бывшего государственного секретаря одно качество, о котором сам он умалчивает, в том числе и в своих мемуарах. Это удивительная способность приспосабливаться к правящим верхам, мало заботясь о принципах, которые он сам отстаивал. Ничуть не будет далеким от истины утверждение, что в определенные периоды его политической карьеры высшим принципом для него считалась беспринципность. Чем не Меттерних! И он не одинок.

Правда, одному принципу Киссинджер не изменяет. Его душе ближе тот президент, который занимает наиболее недружественную позицию в отношении Советского Союза и социализма. О нет, Киссинджер не отвергал предложений служить официально, как это происходило при Никсоне, главе Белого дома, признававшему необходимость искать общий язык с СССР. Но только до тех определенных пределов, пока это позволяет ему уверенно «держаться на плаву».