— Да ведь это маска!

Тревога оказалась ложной, но не обошлась без печальных последствий. Нервная провинциалка серьезно заболела и долго не могла оправиться от напрасного испуга.

Но откуда взялась эта маска, вызвавшая такую суматоху? Оказалось, что в этом номере проживал все рождественские праздники некий приезжий молодой человек веселого нрава, часто маскировавшийся на Святках.

Из шикарного подъезда одного из лучших домов Владимирского проспекта вышла группа запоздалых гостей. Был четвертый час ночи. У подъезда стояла толпа извозчиков, всегда сосредоточивавшихся около освещенных окон хороших квартир. Некоторые из вышедших пошли пешком, но большинство поехало. В числе поехавших был один из гостей, обыватель Петербургской стороны. Ему попался извозчик крайне мрачного вида и атлетического сложения. Повез он его ближайшим путем, через Гагаринский спуск по льду.

После сытного ужина и обильного возлияния обыватель задремал. Ночь была темная, безлунная и морозная. Доехав до середины Невы, извозчик остановился. Осмотревшись кругом и прислушавшись, он удостоверился в безопасности и вылез из саней. Обыватель проснулся и осведомился у возницы:

— Кнут выронил, что ли?

— Вылезай-ка, — произнес повелительным тоном извозчик.

— Зачем? Что такое случилось?

— Вылезай, говорят тебе!

Седок повиновался.

— Скидай шубу!

— Зачем?

— Давай ее!..

— Ну, ты, брат, осторожнее.

— Ну, ну! Не разговаривай, а не то пришибу…

Извозчик не ограничился угрозой, а полез за пазуху и достал какой-то тяжелый металлический предмет. Будучи безоружным, обыватель вынужден был сдаться грабителю без протеста. Он сбросил с себя шапку и дорогую шубу. Вдруг извозчик в ужасе дико вскрикнул и бросился бежать с отчаянной поспешностью по направлению к Гагаринской набережной.

Дрожа от холода, обыватель снова накинул на себя шубу, шапку, проворно вскочил в сани и погнал лошадь на Петербургскую сторону. Подъехав к участку, он заявил дежурному околоточному о только что случившемся происшествии на Неве.

— Но если он вас намеревался ограбить, — недоумевающе заметил околоточный, — то почему же он этого не сделал? Может быть, вы боролись?

— Нет.

— Странно!

— Он приказал мне снять шубу и шапку, я снял и…

Обыватель сбросил с себя шубу, и… перед околоточным предстал черт. Стройную фигуру хорошо обтягивало черное трико, длинный красный хвост и такого же цвета рога придавали ему страшный вид.

— Что это значит? — удивленно спросил околоточный.

Обыватель осмотрел себя и только тут понял причину испуга извозчика.

— Я возвращаюсь со святочного костюмированного вечера от знакомых. Для потехи я был наряжен чертом…

На другой день извозчик-грабитель был найден. Он признался в покушении на грабеж и тут же покаялся во многих преступлениях, учиненных им над седоками. Когда ему показали обывателя без святочного костюма, он не узнал его и уверял, что в ту роковую ночь вез черта. Суду его не предали потому, что вскоре после этого он сошел с ума. Так сильно подействовал на него святочный костюм.

На окраине города, в глухом закоулке, проживала бедная семья отставного чиновника, получавшего скромную пенсию. У него была красавица-дочь, к которой усердно, но безуспешно сватался какой-то писец, имевший весьма ограниченные средства, а главное — преданный пороку пьянства. Молодая девушка слышать о нем не хотела, а он между тем неотступно навязывался ей в женихи, на что весьма снисходительно смотрел ее отец, водивший с ним дружбу.

Накануне Нового, 185… года она вздумала погадать о «суженом». Был второй час ночи. Она вышла на крыльцо, прислонилась к соседней двери и хотела было прислушаться к разговору, но соседи уже спали. Это гаданье не удалось. Девушка вышла на двор, приблизилась к воротам и перебросила через них туфлю, снятую с ноги. Затем приоткрыла калитку и одной ногой переступила ее, но вдруг, почувствовав под собой какой-то большой мягкий предмет, с ужасом отступила назад. Сердце ее учащенно забилось. Она мгновенно забыла о гаданье и туфле, положение которой на снегу за минуту до этого ее крайне занимало…

Она осторожно наклонилась, чтоб рассмотреть находку, и глазам ее представилась страшная картина: у ворот лежал ненавистный жених, весь перепачканный кровью… Чтобы взять свою туфлю, нужно было переступить его труп, но на это она не решилась и, быстро захлопнув калитку, прошла к себе в квартиру.

На другой день девушка была подвергнута строжайшему допросу. Общие свидетельские показания говорили, что она питала к покойнику глубокую ненависть, но тем не менее, по непреклонной воле родителей, должна была выйти за него замуж.

— Не запирайтесь! — говорили ей. — Признайтесь: это ваших рук дело… Улики налицо: около убитого найдена туфля, оказавшаяся вашей. Кроме того, один ваш чулок носит на себе следы крови…

Обвиняемую арестовали. Ее оправданиям не придавали никакого значения. Ее слезы, ее чистосердечные клятвы никого не трогали.

Прошло много времени. Над виновной должен был состояться суд, и, вероятно, ей пришлось бы отбыть тяжелое наказание. Но до сведения сыскной полиции дошло, что некий посетитель трактиров того околотка, в котором произошло вышеизложенное, будучи как-то в пьяном виде, признался при свидетелях, что из-за него неповинно страдает молодая девушка, подозреваемая в убийстве своего жениха. Дальнейшие розыски подтвердили это. Его задержали, и он признался, что убийство совершено им, но без заранее обдуманного намерения.

— Мы встретили с ним Новый год в кабаке, возвращаясь из которого, о чем-то на улице повздорили. Он ударил меня, я обозлился и так неудачно ответил ему по физиономии металлической палкой, что он умер.

На суде ему было дано «снисхождение». Мнимая же преступница была немедленно освобождена.

Дочь значительного чиновника Анюта Новикова была влюблена в блестящего гвардейского офицера, известного в 1850-е годы весельчака и донжуана. Он был желанным гостем в доме Новикова, который, замечая неравнодушие своей дочери к нему, не прочь был назвать молодого повесу своим зятем…

Недели за три до рождественских праздников офицер внезапно скрылся с горизонта петербургской жизни. Никакие справки ни к чему не приводили. Ходили слухи, будто бы его замешали в какое-то чуть ли не политическое дело и что он арестован до следствия, но насколько все это было справедливо, никто не мог проверить.

Семья Новиковых, разумеется, сокрушалась, но в особенности эти сведения подействовали на впечатлительную натуру Анюты. Она, как выражались окружающие, «разом притихла, точно пришибленная»: стала чаще ходить в церковь и дольше обыкновенного стоять на коленях перед образами…

Накануне Нового года, когда вся семья собралась в гостиной возле елки, которую устраивали ежегодно в этот день для младших сестер и братьев Анюты, раздался резкий звонок и через минуту на пороге комнаты появился веселый и торжествующий гвардейский офицер.

Он был встречен общим восторгом. На вопросы Новикова он успел ответить только:

— Был предательски оклеветан, но следствие убедилось в моей невиновности, меня выпустили из каземата, и — вот я опять среди вас. А где Анна Павловна? Отчего я ее не вижу?

— Вероятно, в своей комнате…

В разговор вмешалась старая нянька:

— Да, да, барышня у себя… Кажись, гадать на зеркалах собралась.

— Гадать? — рассмеялся офицер. — Проведи-ка меня, нянюшка, к ней — я ей суженым покажусь.

Повела его старуха к барышне.

Анюта сидела между двух зеркал и держала в руках две зажженные свечи.