— И все-таки считаю возможным предположить, что он в Колосовске не чужой. Не до Чикаго же, в самом деле, дошла слава об этих редкостях. Опять же абсолютное знание расположения комнат…

— Ранее судимых по городу проверил, — сказал Корнеев. — Есть один под адмнадзором. Из дому не выходит. У другого железное алиби.

Корнеев потянулся, взял протоколы, в которых говорилось о приметах человека с бородкой, с сумкой, в плаще.

Ну что ж, все трое говорили примерно одно и то же. О впалых глазах, правда, говорила только женщина с Почтовой, но улочка эта в высоких деревьях, при ярком солнце — темнее тени. В контрастном освещении глазницы вполне могли показаться глубже, чем они есть.

— Слишком он разговорчив, — сказал Корнеев, откладывая показания. — Не серьезный какой-то у него треп. Минуточку внимания, да если жизнь дорога, да мне терять нечего… Ну про оптическую он, может быть, и к месту ввернул. Окно не просматривается, да бабам откуда про это знать.

Корнеев посмотрел на Вадима. Тот медленно, утверждающе покивал:

— Вот-вот! Какой-то дешевой самодеятельностью тут пахнет. И манера эта специфическая — «Минуточку внимания!» Кому эта борода показалась приклеенной? А если допустить вероятность предположения, что она и была приклеена? И зря мы Иночкина сбрили?

— Ништо ему, новую отрастит, — безжалостно проговорил Корнеев. — О бледности, обрати внимание, говорят все. Допустить волнение? Навряд ли. Очень уж точно по времени — старик в редчайшие дни из дому уходил. И нагло — заметь! — оружие в карман положил. На двести процентов уверенности. Начкоммунзав, по-моему, правильно определил — не бледное, не загорелое лицо. В помещении много находится. Незагорелые летом всегда бледными выглядят.

— Минуточку внимания, минуточку… — задумчиво повторял Вадим. Он встал из-за стола и, обняв себя за локти, прогуливался по комнате. На Корнеева он не глядел, они вроде бы и говорили порознь, но думали вместе. Это здорово, когда сработались и можно думать синхронно. Получается не простое дублирование мысли, а возведение мысли в квадрат. — Да. Тут пахнет сценой. На невысоком уровне. Настоящий артист в жизни играть не будет, он себя в ролях вычерпает. Не шибко художественной самодеятельностью тут пахнет.

— Ты думаешь…

— Ну, давай уж по науке. — Вадим вернулся к столу, взял чистый лист бумаги, написал сверху привычные со студенческих дней слова «План расследования по делу…», подчеркнул, опустил сверху несколько вертикальных линий, разбив лист на пустые пока столбцы. Слева пошли номера, подзаголовки столбиков. Версии, подлежащие исследованию, вопросы, подлежащие выяснению. В скобках — что надо выяснить. Следственные действия, подлежащие проведению — каким путем выяснить, как получить доказательства. Сроки проведения, отметки о выполнении… Формальность? Нет. Ни Вадиму, ни Корнееву лист этот не показался данью бюрократизму. Оба были опытными работниками и знали: никакие надежды на несложность дела — тем более что дело, которое им предстояло распутать, отнюдь не выглядело простым, — не могут оправдать отсутствия письменного, непременно письменного, плана расследования. Самое простое на первый взгляд дело может осложниться до чрезвычайности именно в результате того, что расследуется без плана.

Вадим писал на листе. Корнеев выводил одному ему понятные вавилончики и пунктиры в своей записной книжке. Версия за номером первым — о принадлежности преступника к миру клубной сцены — несла ему и его ребятам необоримое количество хлопот. Проверить десятки кружков самодеятельности, клубов, домов культуры, в первую очередь непосредственно связанных с Колосовском. Трудно представить себе, какую кипу личных дел работников культфронта придется переворошить.

Когда заходит речь об угрозыске, представляются непременно засады да схватки с преступником. А не угодно ли до бессонницы, до красных глаз копаться в ворохах бумажных лент, отыскивая чеки магазина, где орудуют расхитители?

Или обходить, один за другим, пятиэтажные дома без лифта, чтобы выяснить, из какой квартиры похищена куртка. Куртка у воровки изъята, а заявления о краже нет — не все верят в эффективность розыска, а время, чтоб помочь оному розыску, тратить не хотят. Ну что ж, оно им тоже дорого.

Или вот сейчас, опять же по бумагам (сначала по бумагам, а засады и задержание весьма активно сопротивляющегося вооруженного преступника будут, так сказать, на десерт), опять же по бумагам ловить хвостик нити, по которой они выйдут, в конце концов, на этого бледного позера.

— «Мне терять нечего», — сердито проговорил Корнеев, предвкушая огромность и волокитность работы. — Трепач типичный. Ручаюсь, срока не тянул, а то трепался бы меньше.

Вадим дописывал «№ 1». Он покачал головой.

— И все-таки все точно, все дерзко. Рука несомненно опытная. Хотя…

Вадим вдруг задумался.

— Ты что? — тотчас расслышав паузу, спросил Корнеев.

— Пока ничего. — Вадим помолчал, снова встал, прошелся по комнате. Не только рука уставала от бесконечного писания. И сидеть-то, мягко говоря, надоедало.

Да, пока ничего. Пока только ощущение, предшествующее мысли, мелькнуло в нем, и он не торопился навязывать его товарищу. Если в этой скрытой, даже не высказанной пока версии есть смысл, Корнеев тоже дойдет до него. Две порознь найденные точки наверняка дадут точное направление. Многое должна прояснить и волокитнейшая работа по проверке всего связанного с самодеятельностью.

— Значит, проверим клубы-кружки. — Вадим поставил жирную точку в конце строки номера первого.

Домработнице Завариной надо предъявить для опознания оружие.

Продолжать опрос населения, всех, кто обычно проходит по этой площади, кто мог проходить в день ограбления. Продолжать в темпе, пока у людей может быть свежо воспоминание. Не исключено, что кто-нибудь мог видеть преступника уже вдвоем. С кем-нибудь же должен был он встретиться. Не мог он оставаться долго наедине с сумкой, в которой сверхценные вещи.

— Теперь насчет проживания, — размышлял вслух Вадим. — Колосовский он или нет? Если местный, постоянно ли здесь проживает? Какие-то связи с городом должны же быть. Не кажется мне, что гастролер. Для гастролера-рецидивиста опять же слишком он болтлив. А может, кто-то раньше проживал да уехал, а связи остались. Может, и судимость есть, да их не по Колосовску искать надо.

— С Бораненковым и другими участковыми поговорю и по своим каналам проверю насчет выбывших. Я тоже считаю, на гастролера не похоже, — согласился Корнеев. — И от сумки должен был он отделаться. Если только машина поблизости не ждала.

— И еще интересно… Каналы сбыта. Куда уедет икона, куда картина… — Корнеев вздохнул мечтательно, словно бы на преступника они уже вышли и только и осталось каналы сбыта выяснить. — Парень молодой, сбывать поторопится, денежки между пальцев потекут. На деньгах они сидеть ох не любят. Деньги им языки показывают.

— Были б в избытке, они б и нам с тобой показали. Может, только тем и спасаемся, что избытка нет, — вполне серьезно проговорил Вадим, не отрываясь от листка-плана. — Номер четвертый. Домработнице Завариной предъявить для опознания оружие.

— Ну уж это, надо думать, не сейчас, — решительно заявил Корнеев. — Я сейчас сам бледный, не плоше того типа, да и побриться, — он провел ладонью по щекам, — не мешает. К утру как раз и будет клоками и нелепая.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

На следующий день утром, до вызова свидетелей, Вадим снова медленно прошелся по Почтовой улице, где, можно было предполагать, шел молодой красивый человек с некрасивой бородкой.

Кому-то он должен был отдать сумку. Если не ждала его машина. Коли не ошибаются свидетели — а их по Почтовой уже двое, — молодой человек не вошел, а вышел из такси, и машина ушла. Может быть, в такси остался кто-то, с кем ушла сумка? Но почему тогда молодой человек не уехал в этом же такси, а вместо того вышел и, по первому впечатлению, бессмысленно «наследил»? Если это вообще тот самый…