— Ты правильно поступаешь, Ника. Внутри тебя растет маленькая девочка, и если ты сломаешься, она никогда не увидит весны, не почувствует запаха цветущих яблонь.

— Причем тут яблони, Алка? — подняла мокрое от слез лицо Вероника. — Я не вытяну этого ребенка одна. Мне надо платить за комнату, учиться, работать. А меня тошнит весь день, и я с трудом заставляю себя подняться с постели. Мы вдвоем с Димой еле-еле концы с концами сводили. У тебя же своя квартира, ты не представляешь, как отдавать больше половины зарплаты за съем жилья. И куда я приведу малышку — никто из них не сомневался, что родится девочка — в комнату в коммуналке? И буду мыть ее в ржавой ванной?

— А ты переезжай ко мне.

— Да что ты такое говоришь?! — помотала головой Вероника. — Я же буду тебе мешать. Тебе надо строить свою жизнь, заканчивать институт, выходить замуж.

— Замуж пока никто не берет, а институт мы вместе закончим. И вообще, ты мне мешать не будешь. Так что давай съездим за вещами и начнем устраиваться.

— Но я не могу стеснять тебя…

— Можешь. Я уже решила.

Тогда Вероника поверила в женскую дружбу. Что бы она делала без Аллы?!

Вероника взяла телефон и набрала номер подруги.

— Алла, привет! Да, доехали! Тоска здесь такая, хоть плачь.

— Я же говорила — пожили бы у меня.

— Нет уж, хватит. Я достаточно долго пользовалась твоим гостеприимством.

— Как там Олеся?

— Уткнулась в телевизор. По дороге опять говорила, что не надо сюда ехать.

— Вот и у меня нехорошее предчувствие, — вырвалось у Аллы.

— Да ну вас с вашей тонкой организацией. Что с нами может случиться?! Поживем здесь, подышим чистым воздухом. Олесе будет полезно, а то за последнее время у нее два приступа астмы было. А ты приезжай к нам на выходные — погуляем по Ярославлю.

2

Владимир редко вспоминал о матери, но сегодня ночью она приснилась ему: сетовала, что не ходит к ней на могилку.

«Странный обычай ухаживать за куском земли, где гниют кости близких людей, — рассуждал он сам с собой. — Мертвым это не нужно, нужно живым, а он был против захоронения. Но кто его спрашивал? И как не выполнить последнюю волю?»

Молодой человек передернул плечами: в языческие времена трупы сжигали, чтобы души вкупе с дымом отправились на небо. Там же все и сходились: мать встречала дитя, отец сына, брат сестру и жили на небесах вечно. Уход из жизни считали спасением, не случайно похоронные обряды сопровождались тризнами.

Владимир почувствовал злость — что вообще осталось от Руси? От ее веры в языческих богов? Веками молились на Перуна — бога грозы, войны и оружия, на супругу его, Макошь, богиню плодородия, воды и женских работ, на Велеса — покровителя скота, домашних животных и богатства. А потом вдруг порушили прежних богов и стали поклоняться Христу. А что стоит народ, который отрекся от веры своих предков?

Владимиру вздохнул, поражаясь силе детских воспоминаний, нахлынувших на него. Ему тогда было лет шесть, когда мать — до этого работавшая в оркестре — вдруг поверила в Бога, стала исправно посещать церковь и устроилась петь в церковном хоре. Это «вдруг» Володю раздражало, он пытался найти логическое объяснение. Что мать находила в церкви? Покой и поддержку? Лишний повод упрекнуть отца, любителя женщин и выпивки?

Володя был еще слишком мал, чтобы сопротивляться матери, таскавшей его за собой. Ему становилось трудно дышать, когда он входил в церковь, а все, на что падал его взгляд: потрескивающие свечи, темные иконы, люди, стоящие на коленях, пугало его. Он убегал и ждал мать на улице. Она выходила со строгим лицом и, не замечая его, вновь поворачивалась к храму, чтобы перекреститься. Только потом подходила к нему с выговором:

— Ну что с тобой поделаешь?! Почему ты не стал молиться? Вырастешь таким же безбожником, как твой отец. Прости его, Господи, и вразуми! — она снова крестилась.

Отца Володя не любил, но был признателен ему, что тот брал его в лес. А для него, мальчугана, ничего не было лучше леса. Только там, а не в городе, в душной маленькой квартирке, он чувствовал себя счастливым. Шумевшие деревья и мягкий ковер травы, пусть ненадолго, но вносили умиротворение в его душу. Часами Володя мог бродить по лесу с отцом, заядлым грибником, не жалуясь на усталость и не собирая грибов; у него и без того было много занятий: на мху попрыгать, понаблюдать за полетом стрекозы с прозрачными крылышками, послушать пение птиц.

Владимир потряс головой, отгоняя воспоминания. Надо одеться, позавтракать. Он выпустил поверх просторных брюк льняную рубаху на пуговицах и подошел к зеркалу, чтобы привести себя в порядок. Борода выглядела неопрятно, он расчесал ее и бережно подправил острыми ножницами. Вновь с удовлетворением взглянул на себя, подумав, как опрометчиво поступают мужчины, уродующие свое лицо, прикасаясь к нему лезвиями. «Глупо все это, — рассуждал Владимир. — Забыли люди, что борода и волосы являются символами жизненной силы, изобилия и счастья. И не было на Руси хуже наказания, чем лишение бороды».

Владимир зло ухмыльнулся: чужая вера, а как укоренилась! И мать его, несмотря на все, что он ей рассказывал о древних богах, только отмахивалась, по-прежнему называя его безбожником. И была права по-своему: даже организм его христианского Бога не принимал.

Когда ему минуло пятнадцать, мать — он сам не помнил, как такое могло произойти — уговорила его покреститься. И началась с того дня у Володи бессонница: всю ночь он таращился в потолок, а когда надоедало, брал книгу и читал, пока не начинали слезиться глаза. Тогда выключал свет, засыпал на пару часов, а там уже и мать в школу будила. Так продолжалось несколько месяцев. Конечно, нельзя сказать, что он совсем не спал, но этих жалких часов отдыха было недостаточно. Начинались его ночные бдения всегда одинаково: закрывал глаза, мысли начинали путаться, он погружался в дрему и вдруг ощущал что-то вроде удара. Он пугался, вздрагивал и больше не засыпал.

То, что ему был послан знак свыше, молодой человек осознал, когда цепочка разорвалась, и он потерял крест. Выслушав упреки матери, он почувствовал странное освобождение, и в первую же ночь спал как убитый.

За воспоминаниями Владимир не заметил, как проглотил свои бутерброды с сыром и выпил кофе. Взгляд случайно упал на календарь: тридцатое апреля. Мужчина хлопнул себя по лбу. Сегодня Радоница, день поминания предков. «Летите, милые деды…» Он усмехнулся. Знала бы мать, в какой день она ему явилась во сне.

На скромном маленьком холмике выцветшая табличка, на которой с трудом можно разобрать фамилию. Кроме него, единственного сына, сюда никто не приходит. Владимир долго смотрел, как сквозь старые листья пробиваются первые стрелки молодой травы. Весна! И он, посланный на землю самим Велесом, должен выполнить свою миссию.

Он выкинул старые листья в овраг, постоял, облокотившись на березу, глядя на могилку.

— Так ты, мать, ничего и не поняла, — вздохнул он. — Не смог я тебя переубедить. Ну что ж, воля твоя и твой Христос тебе судья.

Молодой человек вынул из сумки пару купленных по дороге блинов и положил их на могилку. Выходя из ворот кладбища, привычно обернулся назад и прошептал: «Именем Велеса заклинаю: Навье оставайся в Нави, а живое живи в Яви! Да будет так!»

3

Олеся чувствовала, как силы по капельке покидают ее, делая тело легким и невесомым. Боль, поселившаяся в затылке, вдруг исчезла. Новое ощущение, когда она видела себя сверху, показалось ей забавным.

Кто-нибудь пробовал разглядывать свою комнату с потолка? Вот ее маленький полированный столик, на котором лежит раскрытая книжка «Белоснежка и семь гномов». Олеся хотела бы оказаться на ее месте и жить в лесу с гномами. Ну и с мамой, конечно. Только вряд ли мама бы согласилась: лес она совершенно не любит. Надо ей рассказать, как интересно сидеть на потолке и как здорово, когда у тебя ничего не болит.