В этом зыбком мире Бруно прочно стоял на ногах и радовался этому. Не своему благополучию, нет. Возможности работы. Для партии. Для революции. Которые должны были победить в конце концов.
Он переменил квартиру, кафе, где бывал ежевечерне, прачечную, куда сдавал белье, киоск, где покупал газету. Он никогда не появлялся в Тегеле, где жил раньше, где его знали.
Боевик Бруно — первый в стычках с коричневыми молодчиками, Бруно-мститель. Бруно — «Не дадим пройти свастике!» стал глубоко законспирированным партийным пропагандистом. Потребовала партия, и он стал им.
В глубочайшем подполье, связанные очень тоненькой ниточкой, почти вовсе разобщенные, продолжали работать только те, для которых партия была самой жизнью.
И хотя все так резко, так страшно изменилось, внешне Бруно оставался все тем же: славный парень, всегда готовый помочь товарищу. Его полюбили на новом месте, где не знали о нем самого главного, так же, как любили на старом, где всё знали.
Бруно теперь часто думал: как хорошо, что у него нет родных, нет семьи. Ведь он подкидыш, воспитанник сиротского дома. Девушки к нему льнули, но он подолгу не задерживался ни около одной. Как будто предчувствовал, что придут вот такие времена, когда близкий человек — это просто камень на шее! Да, и в этом ему тоже повезло.
И теперь появилась Марта. Он не хотел еще признаться себе в том, что она вошла не только в его работу. И разве жизнь и работа не переплетены так тесно, что их невозможно разорвать?
Все произошло очень просто. «Для связи с тобой выделен новый товарищ. Абсолютно «чистый». Встреча в кафе «Вайсе Маус» в среду, в семь часов… Это женщина. Ты ее узнаешь сразу. У нее такие волосы… рыжеватые. Ее зовут Марта. Пароль…» Ну, словом, все как полагается.
В кафе полно народу.
— Простите, это место рядом занято. Я жду даму. Нет, нет, что вы, она обязательно придет!
Вот она и приходит. О, она уверена в себе! Высокая, сильная девушка. Сколько ей? Лет двадцать пять. Он узнал ее по волосам. Как будто на свете мало рыжих! Впрочем, она не совсем рыжая. На первый взгляд, так она даже блондинка. Абсолютно уверен, что это Марта, он мог бы окликнуть ее. Но этого нельзя делать. Она должна сама узнать его: он специально нацепил этот идиотский галстук, заметный за три километра.
— Добрый вечер! Я вас искала в кафе «Под вязом».
— Что вы! Я там не был уже две недели.
Все в порядке. Теперь они должны договориться о передаче драгоценного груза: это ни больше, ни меньше, как тонкие, папиросные листки подпольной «Роте Фане».
Они говорят о деле, потом немножко болтают о том, о сем. Потом танцуют. Почему бы не потанцевать двум молодым людям, встретившимся в кафе, где играет музыка!
Они расстались, обусловив час и место следующего свидания. И все время, пока они были вместе, и все дни, что прошли с этого времени, он не может отделаться от ощущения, что где-то ее уже видел. Это мучит его, и в то же время ему приятно, что есть что-то неразгаданное в их знакомстве. Что-то обещающее.
И вероятнее всего — радостное.
Сейчас он сидит один на бархатном диванчике за маленьким столиком и ждет ее. Не очень-то удачно выбрано это место встречи: он уже был тут когда-то, но не помнит, при каких обстоятельствах. Кроме того, зал пуст: сидишь на виду, как кот на заборе. А впрочем, плевать! Зал длинный и узкий, чистый кегельбан. Радиола наполняет комнату монотонной мелодией.
За соседним столиком — пара. Наверное, чужой муж или чужая жена: она дрожит и поминутно смотрит на часы. Чудаки! Нашли чего бояться! Ревнивые мужья не самое страшное в нашей жизни.
Почему это в такие минуты ожидания бросаются в глаза всякие мелочи, до которых тебе нет ровно никакого дела?
И больше никого в кафе нет. Только в глубине этого «кегельбана», во второй половине, за аркой, несколько штурмовиков играют в кости. Изредка оттуда долетает смех и какой-нибудь выкрик. Игра денежная, и поэтому они так поглощены ею.
Марта явится вовремя. Он в этом уверен. Просто он пришел немного раньше. Говоря по правде, ему не терпелось увидеть эту ее рыжеватую челку на лбу и взгляд, в котором есть что-то противоречивое: решительность и застенчивость — «я сама по себе» — и вместе с тем что-то открытое, сердечное.
Штурмовики кончили играть и гурьбой идут к двери. Один из них бросает беглый взгляд на Бруно и вдруг замедляет шаг.
Молодой штурмовик, стуча подошвами башмаков, подходит к его столику медленными шагами. Одновременно он делает знак товарищам, те останавливаются. На их лицах настороженность тушит улыбки. А… собаки! Вы все-таки всегда ждете удара!
И Бруно — это очень важно для него сейчас! — видит, что их трое, если не считать того, кто подходит к нему. Этот совсем плюгавый, слабосилка. Значит, все-таки трое на одного. Впрочем, что это ему вздумалось? Простое недоразумение. Но отчего такая тоска вдруг накатывается на него и сдавливает ему горло?..
— А ведь я тебя знаю! — говорит штурмовик и, положив руки на столик, нагибается к самому лицу Бруно. Это плюгавый, и будь он один…
— Ты ошибся, приятель! Но это, конечно, не беда… Садись, выпьем! — Бруно улыбается, делает приглашающий жест.
Но плюгавый кричит визгливым, не мужским голосом:
— Ребята, лопни мои глаза! Это красный из Тегеля! У меня по сей день шрам…
Один из трех, тог, что плечистее других, легко отодвигает плюгавого, всматривается в лицо Бруно.
— Вы путаете меня с кем-то, ребята, — уверяет тот.
Плечистый сжимает кулак.
— И я узнал тебя! — произносит он веско.
Бруно толкает ногой столик. Со звоном разбиваются чашки и рюмки. Бруно вскакивает на бархатный диванчик, в руках его маузер. И теперь, когда все уже кончено, Бруно-боевик, Бруно — «Не дадим пройти свастике!» воскресает в нем.
— А ну, подходи, коричневая рвань! Кому жизнь не дорога!
Они шарахаются в стороны. Плечистый — слишком медленно. Пуля догнала его.
— А, ты узнал меня? Теперь узнаешь еще лучше!
Плюгавый стреляет из-за опрокинутого столика, как из-за укрытия.
— Мимо… Ты плохой стрелок, мозгляк!
Бруно, не опуская маузера, двигается к двери, но ему не дают пройти. Пули свистят вокруг него… «Целят в ноги, хотят взять живым…» Двое осмелели, они приближаются. Но у него еще есть патроны в обойме. Вряд ли ему позволят перезарядить маузер.
В комнате полно дыму.
Они взяли его на мушку? Ну что же, лишь бы не даться живым. И в этот момент открывается дверь. На пороге он видит Марту. Ее глаза совсем круглые от ужаса. Он не может попрощаться с ней ни словом, ни жестом. Только взглядом. Она ужасно бледна, она откидывает со лба волосы, и в эту минуту он узнает ее: дождливый вечер, девушка со сжатым кулаком. Он был тогда с Барбюсом… «Рот Фронт», далекий друг! «Рот Фронт», Марта! Он не может сказать этих слов. Он кричит хрипло, с натугой, но с такою силой, что звенит стекло на буфете:
— Эй ты, девочка! Или кто ты там! Смотри, как умирают хорошие парни!
Вот сейчас ему уже пригодится этот последний патрон!
Дождь, Фридрихштрассе, комрад Барбюс, Марта…
И это было последнее, что виделось затуманенному взгляду Бруно…
— Молчите, ради бога, молчите, вы пропадете так же, как он!
Марта с изумлением смотрит на человека, который силой вытолкнул ее из кафе и теперь тащит к остановке омнибуса. На нем белая куртка с золотыми пуговицами. Это кельнер, он спешит вернуться в кафе. Сейчас туда прибудет полиция.
Она узнала его: «Спасибо, товарищ!»
Марте удалось бежать из Германии. В Париже» в эмигрантском центре, ей посоветовали рассказать Анри Барбюсу обо всем, что ей довелось испытать в гитлеровской Германии. Свидание это состоялось. Однажды, весенним днем 1935 года, Анри Барбюс услышал историю гибели Бруно, рядового великой партии. Но он не узнал в исхудавшей и поседевшей Марте рыжеволосую девушку из дешевого локаля в конце Фридрихштрассе.
4
Все, что было написано Барбюсом в последние пять лет жизни, несло на себе следы огромного опыта борьбы и творчества. Все отражало сложившийся эстетический идеал художника: «Писатель — человек общественный. У него социальная роль и социальный долг… Конец старой рабской теории «искусство для искусства», делающей из литературы средство для развлечения, для бегства от действительности».