Пушкин закрыл следственное дело. Но не мог оторваться мыслями от ожившей перед ним исторической трагедии. И теперь каждый раз, когда он вынимает из заветного ларца рукопись «Медного всадника», поэт мысленно возвращается к секретным бумагам, читанным в архиве.
Глава шестнадцатая
Материалы для будущей истории Петровской эпохи занимают тридцать тетрадей. И давно бы пора превратить эти материалы в книгу. А царю Петру постоянно перебивает дорогу беглый донской казак Емельян Пугачев.
Летом 1833 года Александр Сергеевич отправился в Оренбургский край, побывал на местах пугачевского восстания, побеседовал с уцелевшими очевидцами грозных событий, наслушался сложенных народом песен, а потом, засев осенью в Болдине, заново переработал первоначальный набросок истории Пугачева. Кажется, весь ушел в эту работу. Но ни на минуту не отрывался мыслями от Петра. Сколько ни проходило времени, неотступно стояло перед ним следственное дело царевича Алексея. Так в одно время с историей Пугачева, в том же Болдине родился «Медный всадник». Конечно, очень далеким потомком царевичу Алексею приходится Евгений. Но Евгению так же суждено погибнуть в столкновении с державным исполином, как погиб когда-то царевич.
Царевич был готов отдать все за тихую жизнь с Евфросиньей. Ничего, кроме счастья с Парашей, не хочет Евгений. Но Парашу тоже отняли. И вместо нее тоже пришла к Евгению смерть-разрешительница. Жизнь, будущее строили и будут строить другие… Историческая драма царя Петра и царевича Алексея, в которой неразрывно переплелись государственные интересы и человеческие судьбы, оставалась, конечно, темой запретной для словесности. Но в «Медном всаднике» запечатлелось главное из этой драмы – торжество государственных идей Петра, продиктованных временем.
Теперь поэт вернулся к труду историка. В черновых тетрадях Пушкина наряду с именами прославленных сподвижников царя-преобразователя часто встречается скромное имя Ивана Голикова. То был удивительный самородок, разорившийся курский купец, взявшийся за перо историографа. Еще в детстве ему привелось слышать рассказы очевидцев Полтавской битвы. В юности в его руки попало редчайшее издание – опубликованное при Петре известие о следствии над царевичем Алексеем. Страстный книголюб, Голиков нашел свой путь: всю жизнь он неутомимо собирает материалы о Петре; он ревностно обследует книгохранилища и канцелярские архивы; он ищет и находит современников Петра, сохранивших о нем живую память. Голиков не боится надоесть вельможам, не пропускает безвестного человека, не знает устали в вопросах и бережно записывает каждое услышанное слово. И вот щедрая награда за долгий, кропотливый труд! Многие факты и даже документы Петровской эпохи дошли до потомков только благодаря тому, что их сохранил и опубликовал в своих «Деяниях Петра Великого» самородок-историограф.
Они были давние знакомцы, Иван Иванович Голиков и Александр Сергеевич Пушкин, хотя и не были современниками. Еще во времена Михайловской ссылки Пушкин с увлечением листал объемистые томы «Деяний».
Теперь «Деяния» стали настольной книгой Пушкина.
Разумеется, Александру Сергеевичу меньше всего нужны рассуждения историографа-самородка, когда тот не только приводит документ, но пытается дать оценку историческому факту. Пушкин опирается в своей истории на такие источники, о которых или не знает, или не говорит современная ему историография.
Первый из русских историков, он проник в библиотеку Вольтера, купленную у наследников Екатериной II и хранившуюся в Петербургском Эрмитаже. Французский писатель-вольнолюбец казался русскому правительству и после смерти таким же опасным, каким был при жизни. Но Вольтер в свое время, по поручению императрицы Елизаветы Петровны, писал «Историю России при Петре Великом». Русскому историку Пушкину, приступившему к той же теме, нельзя было закрыть доступ к рукописям и архивам Вольтера. Пушкин увидел драгоценные документы – донесения иностранных послов, состоявших при дворе Петра, воспоминания современников-иностранцев, писанные без оглядки на русскую цензуру.
А в собственной библиотеке Пушкина собраны книги и рукописи, касающиеся царствования Петра.
Определилась и важная мысль поэта-историка:
«Достойна удивления разность между государственными учреждениями Петра Великого и временными его указами. Первые суть плоды ума обширного, исполненного доброжелательства и мудрости, вторые нередко жестоки, своенравны и, кажется, писаны кнутом. Первые были для вечности, или по крайней мере для будущего, – вторые вырвались у нетерпеливого, самовластного помещика».
Но как провести такую аттестацию царя через цензуру? Как рассказать страшную правду о деле царевича Алексея или о Екатерине I?
Тетради, в которых рождается история Петровской эпохи, тоже покоятся в заветном ларце, рядом с «Медным всадником».
– Плохи ваши дела, Александр Сергеевич, из рук вон плохи, – по привычке вслух беседует сам с собой Пушкин.
На городской квартире по-прежнему одиноко и неуютно. Никогда не дозовешься никого из слуг. Спросишь про кого-нибудь – отвечают: «Барыня приказали ему отправиться на дачу». Спросишь на даче – удивляются: ведь именно этого слугу еще вчера отослали на городскую квартиру.
Александр Сергеевич махнет рукой. Отобедает в ближнем ресторане – и опять за письменный стол.
Как сказать всю правду о царе, который «уздой железной Россию поднял на дыбы»?..
За спиной Пушкина давно шушукались великосветские сплетники. С иронической торжественностью величали поэта историографом и осведомлялись с простодушным ехидством: «Когда же увидим труд, достойный памяти великого монарха?» Были и такие, которые сетовали со всем пылом благородства: «Уже пятый год мы слышим пустые посулы. За что же получает жалованье от государя муж Натальи Николаевны?»
Наталья Николаевна оставалась на Каменном острове, но начала выезжать. Конечно, летние выезды светской дамы совсем не похожи на суматоху зимнего сезона, когда не остается свободной минуты от раутов, приемов, балов, маскарадов, театров.
Однако и летом в каменноостровском театре давались спектакли для избранного общества. Устраивались катания в экипажах и прогулки верхом. Кроме того, Наталья Николаевна никак не могла не посетить любимую тетушку Екатерину Ивановну Загряжскую. Тетка, не чаявшая души в Наташе, зимой пребывала на фрейлинской половине дворца, летом вместе с императорским двором выезжала в Царское Село.
Екатерина Ивановна играла в жизни прелестной Натали примерно ту же роль, что играют в сказках добрые волшебницы.
Наталья Николаевна стала заказывать туалеты. У мужа, как всегда, не было денег. Пушкин просил об отсрочках у нетерпеливых заимодавцев и, отправив такие письма, становился мрачным. Наталья Николаевна часто заставала его за странным занятием: на клочке бумаги или на обороте рукописи Александр Сергеевич выписывал колонки цифр – то были долги казне, долги ростовщикам и частным лицам. Подводил итог и с ужасом глядел на сумму, достигавшую многих десятков тысяч.
Жизнь обходилась не менее чем в тридцать тысяч рублей в год, а впереди не было ни копейки верного дохода. Наталья Николаевна слушала мужа с сочувственной улыбкой.
А пока что в неотложных расчетах с модистками ее выручала, как могла, милая тетушка Екатерина Ивановна. Как же ее не навестить?
Когда Наталья Николаевна приезжала с Каменного острова в Царское Село, к престарелой фрейлине ее величества являлся с визитом барон Жорж Геккерен. Тетушка любовалась бравым кавалергардом и, глядя на племянницу, вздыхала о далекой, давно прошедшей молодости. «Почему бы и не развлечься Наташе? – размышляла Екатерина Ивановна. – К тому же Наташа невинна, как дитя. Как девочка, краснеет, когда на нее смотрит барон».
Кавалергардский полк ушел в лагеря в Красное Село, а офицер кавалергардского полка барон Геккерен словно бы и не расставался с креслом в каменноостровском театре.
В прогулках по Каменному острову участвовала и Екатерина Николаевна Гончарова. Порою она сама становилась виновницей этих встреч Таши с Дантесом и добровольно шла на пытку. Она мирилась с ролью наперсницы, только бы увидеть Жоржа!