Не стану приводить теперь всех аргументов, которые я считал необходимым привести по этому поводу. Я закончил нашу первую беседу просьбою провести собственную точку зрения Канцлера, склонивши своего Военного Министра отказаться от меры, которую сам Канцлер не считает столь уж для них необходимою и подготовить и Императора к менее резкому отношению к вопросу, сказавши ему при этом без всяких обиняков, что я положительно могу удостоверить его, что наш Император не был предупрежден об этом в Потсдаме, и что ни Военный Министр, ни Министр Иностранных Дел не имели до самого последнего времени никакого понятия о новом соглашении Германии с Турцией, и что мне придется, во всяком случае сказать все это в такой же неприкрашенной форме и лично Императору».

Бетман-Гольвег закончил нашу беседу, сказавши мне, что ему крайне неприятно все возникновение этого вопроса, так как оно может повлиять и на настроение Императора, который так радовался видеть меня и даже не только изменил распределение своего времени, приезжая в среду утром в Потсдам специально, чтобы принять меня, но даже просил Императрицу прибыть из Касселя для того, чтобы принять участие в завтраке, к которому я приглашен.

Прямо от Канцлера я прошел к французскому Послу Жюль Камбону, которого никогда раньше не встречал. Он принял меня немедленно, но сказал, что чувствует себя совсем больным и собирается даже уехать в Париж на небольшой отдых, «так как теперь стало потише и можно немного отойти от нервной атмосферы последнего временя».

Я рассказал ему во всей подробности, все что произошло со мною, и передал дословно весь разговор с Канцлером. Посол, показавшийся мне человеком весьма утомленным и вовсе несклонным резко реагировать на окружающие его явления, сказал мне без всяких оговорок, что все мое сообщение для него совершенно неожиданно, так как ни одно из самых последних сообщений французского посла в Константинополе не давало ни малейшего намека на указанные мною намерения Германского Правительства, которым мы должны противиться всеми доступными нам способами, и что он сегодня же передаст нашу беседу в Париж и уверен в том, что его правительство окажет России всякую поддержку в ее решении не допустить осуществление задуманного плана.

Мы расстались на том, что я буду держать его в курсе моих сношений с Германскими властями, точно также как он будет делиться со мною всем, что только поступит к нему из Парижа. В остальную часть дня я не видел никого, кто бы мог представить особый интерес в таком неожиданном инциденте. Наш посол Свербеев оставался по-прежнему невозмутимым и только все повторял, что он не знает как благодарить судьбу за то, что она сняла с него прямое участие в разрешении такого критического вопроса.

Вечером состоялся в мою честь обед в нашем посольстве, на котором было, однако, мало народа, так как многие из приглашенных министров сослались на принятые ими ранее другие приглашения, но Канцлер Бетман-Гольвег приехал, был чрезвычайно любезен с женою, вспомнил все детали нашего приема на Елагином острове, а после обеда, уйдя со мною в кабинет посла, долго говорил со мною по поводу нашей утренней встречи и сказал мне только одно, наиболее существенное из всего нашего обмена мнений, а именно, что он успел уже видеться с Военным Министром и Начальником Генерального штаба, и вынес впечатление, что «нам обоим будет не легко убедить этих господ отказаться от их мысли, в которой они видят осуществление их давних мечтаний», но, что он думает все же, что мне удастся убедить Императора не настаивать на его намерении «в особенности – прибавил он – если я дам понять Его Величеству, что Русский Император отнесется менее враждебно к предположению, поручить Германскому Инспектору командование какою-либо турецкою воинскою частью, расположенною не в самом Константинополе, а в каком-либо ином центре, например в Адрианополе.

Я спросил тогда Канцлера, согласятся ли на такое видоизменение военные власти, и не могу ли я предложить, с шансами на успех, избрать иной город, например Смирну, который для нас еще более приемлем.

Его ответ был, как это снова показалось мне, вполне искренен: «Я не дам Вам обещания за этих господ», сказал он: «но честно говорю Вам, что Вы можете рассчитывать на самую дружескую мою поддержку и скажу Вам даже, почему я надеюсь убедить моего Императора. С моей точки зрения, важно не то, каким корпусом будет командовать Германский Генерал, а то, что у него под руками будет определенная войсковая часть, на которой он может проверять приемы нашего командования и обучения войск».

Следующий день – вторник – с самого раннего утра, я почти не имел возможности выйти из гостиницы: меня в буквальном смысле слова атаковали всевозможные лица из журнального мира и немалое количество представителей дипломатии.

Из числа последних моя память удерживает в особенности посещение Турецкого посла Мухтар-Паши, весьма элегантного, сравнительно еще молодого, человека, с моноклем в глазу, который с первого же слова сказал мне, что ему известно уже что русское Правительство поручило мне протестовать против соглашения, состоявшегося между Германским и его правительством, но что он может дать мне самые дружеские заверения в том, что Турецкое Правительство не питает никаких агрессивных намерений по отношению к Русскому правительству и смотрит на свою новую конвенцию с Германией скорее с точки зрения чисто технической, в чем более заинтересована. Германия, которая остановилась на втором корпусе, расположенном в Константинополе, исключительно по соображениям практического удобства, желая избегать излишних переездов для проверки методов обучения на войсках, находящихся не в месте резиденции Инспектора.

Поблагодаривши Генерала за его посещение, я сказал ему, что что будучи в курсе моих намерений, он посвящен, очевидно, и в те основания, которые оправдывают точку зрения Императорского правительства.

Мне хочется думать, что эти основания настолько серьезны, что их не может устранить то заявление, которое я принял от него с большою признательностью, и он не поставить мне в вину, если я скажу ему, что на мне лежит прямой долг выполнить поручение моего правительства, и что я очень надеюсь на то, что он облегчит мне выполнение этого поручения, применением его миролюбивого взгляда и не будет настаивать на том, что удобства передвижения Германского генерала столь существенны, чтобы из-за них стоило не считаться с взглядами Русского Императора. Я добавил Турецкому послу, что многое было бы гораздо проще, если бы по таким острым вопросам было больше откровенности среди заинтересованных правительств. Русское правительство не могло отнестись с особым вниманием к возникшему вопросу уже по тому одному, что соглашение между Германским и Турецким правительствами последовало, как теперь оказывается, еще в мае месяце, а между тем нам оно стало известно лишь несколько дней тому назад, и совершенно случайно, без того, что ни то, ни другое из обоих правительств не сочло нужным поставить нас об этом в известность. Я прибавил, что и союзное нам Французское правительство оставалась также в полном неведении еще долее нежели мы.

Посещения меня представителями печати прошли, в общем, довольно гладко. Большинство из них удовольствовалось повторением моих заявлений французской печати и не требовали особых подробностей. Труднее было с представителем «Берлинер Тагеблата», в лице его главного редактора и владельца Теодора Вольфа, и группой русских журналистов. Последних я принял всех вместе и просил их ограничиться повторением того, что они знают уже из французских газет, так как на пространстве трех дней от меня нельзя требовать перемены во взглядах. Они корректно выполнили мою просьбу, и в их газетах я не прочел потом каких-либо выпадов против метя. Они остались только очень недовольны тем, что я наотрез отказался сказать им что-либо по турецкому вопросу, о существовании которого, как они сказали мне в один голос, они осведомились в Министерстве Иностранных Дел.

С Вольфом было труднее. Он прямо заявил мне, что не станет спрашивать меня о вопросах внешней политики, хорошо понимая, что я могу только повторить то, что говорилось в Париже. За то он забросал меня вопросами, о внутреннем положении России и в особенности просил меня высказаться, как смотрю я на сохранение внутреннего спокойствия Poссии, так как германские сведения говорят, по его мнению, о том, что революционное движение гораздо глубже, нежели оно кажется по его поверхностным проявлениям. Мой ответ, воспроизведенный Вольфом вполне точно, стоил мне впоследствии больших нападений со стороны Князя Мещерского (изд. «Гражданина»). Я старался выяснить ему, что Россия идет по пути быстрого развития своих экономических сил, что народ богатеет, промышленность развивается и крепнет, в земледелии заметен резкий переход к лучшей обработке, что использование земледельческих машин и искусственных удобрений растет, урожайность полей поднимается и самый существенный вопрос земельный – стоит на пути к коренному и мирному разрешению. На вопрос Вольфа, какое значение придаю я революционным вспышкам, я сказал ему, что ни одна страна, не свободна от этого явления, но что в России оно гнездится преимущественно в крупных промышленных центрах и не идет далеко от них.