Действительно, четверть часа спустя этот Указ со скрепою Военного Министра был доставлен мне. Я немедленно поехал к Министру Двора Фредериксу, на дочери которого был женат Воейков, рассказал ему все, что произошло, разъяснил, какие последствия неизбежно возникнут из этого инцидента, как обрушатся они на самого Фредерикса, которого все обвинят, конечно, в желании помочь своему зятю занять «министерский» пост, хотя бы в несуществующем министерстве.

Я знал, что требовать от него изложения перед Государем всех аргументов было трудно, и просил его только добиться одного – разрешения Государя не опубликовывать Указ в день 6-го декабря, отложить окончательное Его распоряжение на несколько дней и дать мне возможность лично доложить Ему все дело 7-го или 8-го числа, т. е. на следующий день, дабы в случае моей неудачи этот указ мог быть напечатан в виде дополнения к приказу по военному ведомству.

Фредерикс был сильно озадачен всем происшедшим. Его пугала перспектива отказа Сената распубликовать незаконный указ, и еще того больше, возмущало неизбежное обвинение его самого в участии в такой проделке, о которой он не имел никакого понятия. Он предложил было вызвать Воейкова к телефону и поручить ему самому немедленно явиться к Государю и лично просить отменить это распоряжение, но я отговорил от этого бесцельного шага и настоял на том, чтобы он взял на себя этот труд и, в крайне случае, убедил Государя не настаивать временно на своем решении, во имя устранения несправедливых нареканий на неповинного министра двора. Он обещал точно выполнить мое желание.

На следующее утро, около 11 часов, Фредерикс передал мне по телефону из Царского по-французски: «Государь согласен повременить опубликованием. Он ждет Вас завтра в 10 час. утра. Но я никогда еще не видел Его таким разгневанным, как этот раз. Вам будет очень трудно убедить Его. Он дважды повторил мне: «Я не имею больше права, делать то, что нахожу полезным, и это начинает Мне надоедать».

В тот же день после завтрака, многим Министрам пришлось быть в Государственной Думе, по поводу прений о правительственной декларации. В числе собравшихся были Рухлов, Кривошеин, Саблер, Сухомлинов и Щегловитов; ожидалось прибытие Сазонова.

Я передал собравшимся в Министерском павильоне в Думе совершенно откровенно обо всем случившемся и, не стесняясь присутствием Генерала Сухомлинова, сказал им, что иду завтра рано утром в Царское и употреблю все мои усилия к тому, чтобы убедить Государя отменить незаконное распоряжение, а если не успею в этом, то бесповоротно подам прошение об отставке и буду настаивать на немедленном моем увольнении, т. к. вижу все мое бессилие бороться против ежедневных интриг и не желаю более нести призрачной ответственности за чужие действия.

Сухомлинов молчал и не проронил буквально ни одного слова. Кривошеин ответил на мой рассказ совершенно спокойно, что он ни на минутку не сомневается в успехе моей поездки к Государю. Саблер старался всячески повлиять на Сухомлинова в том смысле, чтобы он взял на себя – поправить то, что напутано им, и не ставить меня в трудное положение и облекал свою речь как всегда, в очень мягкую и даже искательную форму.

Щегловитов не принимал никакого участия в беседе, зато покойный Рухлов едва сдерживал свое раздражение. Он обрушился на Военного Министра такими выражениями, по-видимому, совершенно искреннего раздражения, что можно было ожидать каждую минуту самого резкого столкновения. Его речь была испещрена самыми недвусмысленными обвинениями.

«Как смете Вы наталкивать Государя на явно незаконные действия? Вы достаточно умны, чтобы не понимать, насколько преступно для Министра поддерживать Государя, когда, ясно всякому, что нельзя назначить кого-либо на несуществующую должность. Вам мало того, что из-за Вас Государь раздражен на Думу, и Дума видит на каждом шагу, что творятся нехорошие дела только потому, что Государь поддерживает Вас. Вам нужно теперь восстановить Государя и против Сената, который не может исполнить Его указа.

Вы жалуетесь чуть ли не каждый день Государю на то, что Министр Финансов и Председатель Совета Министров мешает Вам, а сами заставляете Председателя исправлять то, что Вы напутали, и этим достигаете, конечно, только одной цели раздражаете Государя против него, давая понять, что из всех Министров он один ослушивается Его воли и только Вы один слепо повинуетесь ей» и т. д., все в том роде.

Сухомлинов все время молчал н только под самый конец не выдержал и ответил очень глупой резкостью:

«Я не обязан знать все гражданские премудрости и разбираться в законности желаний моего Государя. Для меня они все одинаково законны, и дело Председателя Совета доказывать Государю, что Он не прав, и убеждать Его отказаться от принятого решения». – Продолжать препирательства, было бесполезно, и я закончил весь разговор, сказавши, что поеду завтра к Государю с отставкою в кармане и если не достигну отмены указа, то настою на увольнении меня от обеих моих должностей.

Так я и поступил; заготовил вперед письмо к Государю, составленном в самых почтительных выражениях, припоминая в нем неоднократные мои заявления о непосильности для меня труда, если у меня нет твердой поддержки в полном доверии моего Государя; указал и на то, что последний случай с указом о генерале Воейкове служить только подтверждением отсутствия этого необходимого условия и просил в заключение, сложить с меня непосильное и, вероятно, неумело несенное мною бремя.

Я считал, однако, необходимым попытаться и тут найти какой-либо выход и предложить Государю какой-нибудь приемлемый для Него способ отказаться от принятого Им решения и настоять на моей отставке только в случае неуспеха в этой попытке. Скажу по совести, что и в данном случае я отнюдь не цеплялся за власть, не думал о себе, а имел в виду одну цель – оберечь Государя от неправильного решения. Оградить Его обостренное самолюбие, и не открывать правительственного кризиса в такую минуту, когда весь мир был напряжен событиями на Балканах.

Такой компромиссный выход я нашел в предложении Государю, отменивши Его указ, поручить тому же генералу Воейкову наблюдение и руководство всем делом обучения военному строю и гимнастики во всех средних учебных заведениях всех ведомств и облечь это поручение в форму Высочайшего повеления, объявленного всем Министрам.

Встретил меня Государь без видимого раздражения, но необычайно сдержанно и холодно. Первые Его слова были:

«Я не понял, чего от Меня хочет наш добрый Фредерикс, и потому согласился отложить опубликование указа о Воейкове до того, что Вы Мне объясните, в чем именно Я нарушил закон».

Я привел все заранее приготовленные аргументы и старался в самой спокойной форме выяснить, что я не возражаю против возложения на генерала Воейкова самых широких полномочий по части объединения и руководства обучением гимнастики и фронту в школах; не буду даже возражать и против того, чтобы был выработан и внесен в Думу законопроект по этому поводу, с определенным штатом и кредитами на его содержание, хотя и уверен, что Дума встретит это враждебно, но нахожу, что нельзя назначать указом на должность несуществующую и предвижу заранее, что если бы даже Сенат распубликовал указ, то одним этим была бы восстановлена Дума против самого учреждения, и генерал Воейков очутился бы, в лучшем случае, один без сотрудников, без организации и без средств на ее содержание.

«Что же можно сделать?» спросил меня Государь: «чтобы направить и у нас то дело, которому весь мир придает теперь величайшее значение, и только мы одни идем позади всех?»

Я предложил придуманный мною компромисс. Государь внимательно прочитал мое изложение, взял перо, молча написал наверху «Исполнить», вынул из ящика подписанный Им указ о Воейкове, вычеркнул карандашом свою подпись и передал мне со словами: «Сохраните его у себя или просто уничтожьте».

Я взял этот указ и долго хранил его у себя, среди немногих бумаг моего частного архива.

Когда 30 июня 1918 рода у меня был произведен обыск, закончившийся моим арестом, этот указ был отобран у меня. Потом, через 3 недели, возвращен со всеми бумагами, до которых большевистские комиссары видимо даже не дотронулись.