Как бы то ни было, но и теперь, когда все разрушено, когда попрано в грязь все, чему я служил и поклонялся, и погибло безвозвратно все то, что я, если а не создал, то успел поддержать, я ни одну минуту не сожалею о том, как я поступил, дотянув мою лямку до той минуты, когда ее с меня сняли.
После описанных эпизодов, конец 1912 года ушел весь на весьма утомительные и не приносившие реальной пользы сношения с новою Думою.
Собравшись 1-го ноября, она все никак не могла сорганизоваться и приступить к работам. Причина этому заключалась в результатах выборов.
Они дали бесспорный перевес умеренным элементам над оппозиционными, но во взаимных отношениях партий между собою и во всем внутреннем составе каждой из них сразу была заметна большая неустойчивость и стремление ставить свое преобладание над другими и присвоение себе руководящей роли в новой Думе, – выше общей организации, основанной на взаимном соглашении между собою.
Когда члены новой Думы собрались в Петербурге, между многими из них и мною установились вначале какие-то странные отношения. С большинством из них я был лично знаком и с весьма многими, перешедшими из Думы 3-го созыва, у меня были положительно самые добрые отношения. Но ко мне они заходили как-то украдкою и все более в порядке осведомления о разных злободневных вопросах. Каждый приносил полунамеками разные вести относительно внутреннего среди них брожения, и было ясно заметно, что в их собственной среде происходила большая неразбериха.
Оппозиция ко мне конечно не появлялась, но все, что было правее кадетов, видимо, не знало на какой ноге танцевать. Родзянко, всегда наружно выражавший большие симпатии ко мне, лично вовсе не появлялся, а более откровенные и разговорчивые его спутники, как например тот же Московский депутат Шубинский, навещавший меня довольно часто, выражался не обинуясь, что он просто боится «скомпрометировать» выборы свои в Председатели Думы, вставши открыто в близкие отношения к Председателю Совета.
Националисты, возглавляемые Петром Николаевичем Балашевым, всегда считавшим себя весьма тонким политиком, подсылали ко мне разных второстепенных посланцев, давая понять, что они ждут прямого приглашения от меня, для того, чтобы установить близкие отношения, сами же не решаются идти навстречу, т. к. считают, что при их численном перевесе не Магомет должен идти к горе, – а гора к Магомету. До меня доходили даже слухи, что Балашев мечтает быть Председателем Думы и положительно ждет авансов с моей стороны.
Быть может, что я и тут не проявил в эту пору необходимой гибкости и не сумел, как мне говорили потом, взять Думу в свои руки, как это сделал бы, вероятно, покойный Столыпин. Об этом мне трудно судить. Но я занял действительно выжидательное положение, никого к себе не звал, ни в какие интриги не входил, а просто ждал пока Дума перебродит свои неустойчивые вожделения и сумеет сорганизоваться.
Думаю, что я поступил правильно, тем более, что ни на кого в этой Думе полагаться было невозможно, потому что вначале всем хотелось власти, влияния, авансов со стороны правительства и никто, в свою очередь, хорошенько не знал, кто чего хочет.
О левых говорить не приходится. Рядом с кадетами народились кадеты второго сорта, в лице парии прогрессистов, возглавляемой Ефремовым и Коноваловым. Tе и другие считали ниже своего достоинства – разговаривать с правительством вне чисто официальных отношений. Октябристы побаивались засилия националистов и будировали за понесенные ими утраты в лице Гучкова, Каменского, Глебова и других, а националисты заняли сразу, по отношению ко мне, отрицательное положение и в их среде, с первых же дней, стало заметно влияние Киевского депутата Савенко и его приятеля, более сдержанного и деловитого, нежели он, – Демченко, которые сразу вошли в близкие отношения с Рухловым и Кривошеиным и не обинуясь говорили в кулуарах, – а все это тотчас доходило до меня, – что они поведут против меня кампанию и действительно начали ее, с первых же дней работы Государственной Думы, внеся предложение о выкупе в казну предприятия Киево-Воронежской железной дороги.
Правые совсем забыли дорогу ко мне. Их руководители Марков 2-ой и Пуришкевич, не могли, конечно, простить мне отказа в субсидии в миллион рублей на их выборную кампанию. Они нашли себе сильную поддержку в лице бывшего Нижегородского Губернатора Хвостова впоследствии печальной памяти, Министра Внутренних Дел 1915-го года, искупившего свои вольные и невольные прегрешения своею смертью в Москве летом 1918 года, который конечно хорошо знал, что именно я был виновником того, что он не был назначен Министром Внутренних Дел в сентябре 1911 года, после кончины Столыпина.
Таким образом, отношения между, мною и Думою 4-го созыва сразу установились действительно очень странные – наружно приветливые и корректные, внутренно и по существу – весьма холодные и безразличные, а часто просто беспричинно враждебные.
Это резко проявилось на первых же порах в обсуждении так называемой правительственной декларации.
Я готовил ее с большим вниманием. Немалого труда стоило мне согласить всех Министров между собой. Не так просто было и с Государем, которому просто не нравилось самое понятие о «декларации», напоминающей западноевропейские парламенты и носящей, по Его словам, как бы характер отчета правительства перед Думою.
Я старался внести в нее возможно умеренные ноты, не ставя никаких резких принципиальных вопросов, а развивал вообще мысли о необходимости мира внешнего и внутреннего, во имя преуспеяния родины; говорил о широком и дружеском сотрудничестве с народным представительством. В частности, вопросу о балканских событиях, роли в них России, ее миролюбии и желании идти навстречу мирного разрешения кризиса, я посвятил вместе с Сазоновым, много прочувствованных страниц. У меня сохранился тест этой декларации и с нею вместе – случайно попавшее мне в руки, уже в эмиграции, фотографической изображение этого заседания Государственной Думы.
На западе пресса почти всех стран встретила, эту декларацию очень сочувственно. Я получил ряд писем и телеграмм от разных политических деятелей в самых теплых выражениях. Русская же печать отнеслась большею частью или безразлично или даже враждебно. «Новое Время» да пропустило случая сделать ряд обычных личных выпадов.
В думе произошло тоже нечто необычное. Вся левая половина вела себя совершенно сдержанно и прилично, если не считать ее заявления о том, что за хорошими словами и здоровыми мыслями часто следуют совсем не хорошие действия а мало похвальные поступки. Октябристы почти ничего не сказали, но усиленно аплодировали мне в целом ряде мест моей речи. Правые от них не отставали, и с внешней стороны я имел, по-видимому, большой успех, как это видно из стенограммы.
Но когда начались прения, то самые большие резкости полились со стороны националистов, дошедших, в лице Савенко, до прямых нападений на меня за недостаточную поддержку мною национальных требований и за полное забвение заветов Столыпина. Не отставали от них и некоторые правые, которые дали волю своему личному настроению, и всем стало ясно, что все правое крыло поставило себе задачею затруднять мое положение.
Всего более странным было то, что рядом со мною в Совете Министров половина членов были на стороне моих противников – Рухлов, Кривошеин, Щегловитов и только что назначенный Министром, Внутренних дел – Маклаков и их имена недвусмысленно выдвигались моими оппонентами, как явно сочувствующие им; целый ряд неопровержимых сведений указывал мне, что они были в постоянных сношениях друг с другом.
Мне пришлось, разумеется, разъяснить это и Государю, доложив Ему о крайней ненормальности такого положения власти, при котором нападки на правительство идут со стороны тех, кто должен был бы поддерживать его в кто ставит девизом своей деятельности – охрану монархических устоев и силу и неприкосновенность прерогатив Верховной власти.
Я опять, не знаю уже в который раз, пояснил Государю, что очевидно я не гожусь, и что всего лучше пожертвовать мною и укротить власть более однородным и сплоченным между собою подбором ее представителей. Если же Государь не хочет отпустить меня, то я прошу Его разрешить мне найти сотрудников, помогающих мне, а не ведущих двойную игру – открыто соглашающихся со мною, а за моей спиною – ведущих, на общий соблазн, недвусмысленную интригу против меня и явно поощряющих думские партии на самые недвусмысленные выходки против меня.