Рабочие дни Лауры длиннее Сариных, обычно она возвращается домой намного позже наступления сумерек, чтобы покормить меня перед сном. Джош по вечерам часто ходит куда-нибудь с друзьями по работе, с сослуживцами, но даже он возвращается раньше Лауры. Порой он выражает сожаление по поводу того, что она так поздно приходит домой, но Лаура объясняет: дела ее клиентов расстроятся, если она будет работать меньше, и тогда ее начальство станет поручать ей меньше дел. Мне кажется, что получать меньше работы — это хорошо. Но Лаура явно придерживается иного мнения. Кажется, чем больше некоторые люди работают, тем больше им приходится работать. А смысл где? Однако мне многие из людских поступков кажутся бессмысленными.
Стены в этой комнате выкрашены желтой краской, и запах ее до сих пор не выветрился. Пол выстлан гладкими деревянными досками, которые натирали до тех пор, пока в солнечном свете они не стали блестеть, как водная гладь. В первые несколько дней после переезда я думала, что пол на самом деле сделан из воды, таким он был скользким. Не сразу я научилась передвигаться здесь так, чтобы подо мной не разъезжались лапки, когда я бежала или слишком быстро поворачивалась.
Такие же скользкие деревянные доски покрывали пол и во всех остальных помещениях квартиры, и даже Лаура с Джошем иногда на нем поскальзывались. Как-то Лаура рухнула прямо на Джоша, когда они шли по коридору. Он подхватил ее, чтобы она не упала. Я бы не позволила, чтобы человек меня так хватал, но Лаура выкрутилась и рассмеялась. Она вообще много смеется над поступками Джоша. Иногда он комкает бумажную салфетку в руке, подносит ее ко рту, а потом кашляет — смятая салфетка вылетает. «Ой, прости меня, — говорит он. — Не знаю, как это произошло». Мне это кажется нелепым, но Лаура всегда закатывает глаза и смеется. Как несправедливо! Когда я выплевываю клубок волос, Лаура не закатывает глаза в восторге и не восклицает: «Пруденс! Как смешно!», а начинает сердито убирать за мной.
Эта комната практически пустая, если не считать коробок с вещами Сары и сгруженных в одном углу четырех темно-коричневых стульев с черными кожаными сиденьями. Я попыталась пометить хотя бы один стул в этой комнате когтями, как пометила наш диван в Нижнем Ист-Сайде (единственным моим желанием при этом было сделать эту комнату хоть немного похожей на мое прежнее жилье), но Лаура застала меня за этим занятием и решительно сказала: «Нет! Нет, Пруденс!» Не понимаю, почему она так разволновалась. Она могла бы просто спокойно сказать: «Пруденс, в Верхнем Вест-Сайде метить стулья считается дурным тоном», и я бы отлично ее поняла. Наверняка это лучше, чем крик.
Хотя, если честно, стулья мне вообще ни к чему, потому что оба больших окна имеют подоконники, на которых я могу разлечься и наблюдать за происходящим на улице. Эта квартира расположена так высоко, что из окна я вижу множество вещей, о существовании которых даже не подозревала. Например, я не знала, как выглядят верхушки зданий. У некоторых крыши черные, у других белые, а где-то есть небольшие, выложенные кирпичом островки, где люди выращивают цветы и нежатся в лучах солнца. На паре крыш есть огромные круглые предметы, поверх которых лежит что-то остроконечное, — как-то я слышала, что Джош назвал это «водонапорными башнями». Вокруг нас больше неба, чем мне до этого приходилось видеть, и, когда солнце светит слишком ярко, а небо слишком голубое, перед глазами у меня возникают волнистые линии, если смотреть долго.
Если бы со мной жила Сара, она, скорее всего, поднесла бы один из этих стульев к окну, чтобы мы могли сидеть вдвоем и любоваться солнышком. Она бы что-то напевала и гладила меня по спине, пока я сижу у нее на коленях, возможно, спела бы даже песенку о Пруденс, пока я погружаюсь в глубокий сон.
Но здесь я почти все время одна, и единственная музыка, которую я слышу с тех пор, как покинула Нижний Ист-Сайд, — воспоминания о песнях Сары.
Слышу, как в замке поворачивается ключ, и по звяканью понимаю, что вернулся Джош. Лаура всегда держит ключи наготове, когда выходит из лифта. Я ни разу не слышала, как она звенит ими, пытаясь отыскать нужный, чтобы войти в квартиру.
На лестнице слышатся шаги Джоша, доносится слабый запах его одеколона (который по утрам намного сильнее), когда он направляется в их с Лаурой спальню. После того как Джош переодевается из рабочей одежды в спортивный костюм и снимает туфли, оставаясь в одних носках, он проводит какое-то время за клацаньем на кровати-когтеточке в Домашнем кабинете. Потом он спускается вниз — послушать музыку в гостиной в ожидании Лауры. До меня доносятся ее приглушенные звуки.
Бóльшая часть музыки Джоша живет на маленьких серебристых дисках, которые заезжают в совершенно другое устройство, не похожее на столик Сары, заставляющий петь ее черные диски. У Джоша тоже есть несколько черных дисков, но они намного меньше, чем Сарины. У самой Сары тоже было не так много, когда я ее приняла. Ее плакаты, диски и специальный «диджейский» стол, на котором она их проигрывала, много лет жили сами по себе в месте, которое называется Склад. И только когда я прожила у Сары месяца два, она однажды куда-то уехала и привезла их домой. «Знаешь, это все благодаря тебе, — позже шептала Сара, когда мы вместе сидели на диване и слушали черные диски. — Ты вернула назад мою музыку. Мне казалось, я потеряла ее навсегда». Я перекатилась на бок и замурлыкала, потому что по голосу и поглаживаниям Сары почувствовала, как сильно мы привязаны друг к другу. Но я не понимала, каким образом помогла Саре вернуть ее музыку. Может быть, мне сделать это еще раз? Может быть (если мне придется жить здесь достаточно долго), через пару месяцев Лаура с Джошем отправятся на Склад и вернутся с сотнями собственных черных дисков.
Джош любит музыку почти так же сильно, как Сара. Если он слушает музыку, а в комнате находится Лаура, он поджимает губы, кладет руки на бедра и изображает витиеватые па. Он выглядит очень глупо, совершая эти движения, но Лауру это заставляет смеяться. Или возьмет ее за руку, а свою положит ей на талию, и оба закружатся в настоящем танце. Интересно, а Саре понравилось бы танцевать с другим человеком под музыку в нашей старой квартире?
Позже из-за недосыпа я начинаю путать, что происходит на самом деле, а что является воспоминанием или сном, которым я, вероятно, все-таки ненадолго забываюсь. Легкий ветерок из открытого окна в моей комнате шевелит белые занавески. Когда тени на противоположной стене тоже приходят в движение, мне на мгновение кажется, что я вижу в этой комнате Сару, которая наклоняется, гладит меня по спинке и приговаривает: «И что мы сегодня вечером послушаем, Пруденс?»
Я долго потягиваюсь, выпрямляя перед собой передние лапки и выгибая спину. Мой хвост тоже вытягивается прямо вверх, а кончик его закручивается. Мне нужно встать и пройтись, иначе я так и застряну в полудреме и мне будет казаться, что я повсюду вижу Сару. Боль от осознания того, что Сары со мной здесь нет, начинает привычно растекаться от груди к животу. Чтобы она оставила меня в покое, я встаю и иду в сторону лестницы.
Раньше я мечтала жить с Сарой в доме, где есть лестница, но оказывается, лестницы могут быть очень обманчивыми, если ты к ним не привык. Я пытаюсь выяснить, не проще ли будет передвигаться, по отдельности перемещая каждую из моих четырех лап на ступеньки впереди меня. Или стоит перемещать две передние лапы одновременно, а потом подтягивать задние? Я стараюсь осваивать лестницу, когда Лаура с Джошем на работе, чтобы они ничего не видели. Иначе стыда не оберешься. «Бедняжка Пруденс не знает, как пользоваться лестницей!» — могут посмеяться они над моим невежеством. Два дня назад я случайно вошла в спальню Лауры и Джоша и увидела, как они катаются друг с другом по кровати, издавая странные звуки. Еще никогда я не видела более неподобающего поведения! У меня нет ни малейшего желания выглядеть в их глазах так же глупо.
Прямо на середине лестницы есть участок, где пол совершенно ровный, и только потом опять начинаются ступеньки. Когда Лаура с Джошем дома, я могу оттачивать навыки хождения по ступенькам на верхней половине лестницы, а потом отдыхать на ровном участке и выглядывать из-за угла, чтобы посмотреть, чем они занимаются в гостиной.