— Я думаю, вы знаете цель моей миссии. Нас крайне интересует группа, которую представляет господин Загорский. Мы понимаем и ценим его возможности и хотим наладить сотрудничество. Предварительные переговоры проведены, соглашение подготовлено, но, к сожалению, нам не удалось пока окончательно согласовать его с господином Загорским. Мне показалось, что на нашей последней встрече он не был настроен на диалог.

— Не вижу никаких проблем! Проще всего это выяснить у самого господина Загорского. Уверен, он будет рад побеседовать с вами. Кажется, переговоры назначены на шестнадцатое?

— О, да! Именно на шестнадцатое! Осталось всего три недели, и мы хотели согласовать позиции.

— Со мной?

— Да, да, с вами.

— Отчего так?

— Это просто. Мы прекрасно знаем степень вашего влияния и хотим до конца понять ваши мотивы. Согласитесь, самое главное для достижения договоренности — это точно определить взаимные интересы.

Чем дальше говорил сенатор, тем слабее становился его акцент и быстрее речь. Добрый-Пролёткин понимающе кивнул.

— Ну что же, давайте попробуем.

Макдауэлл поставил бокал на стеклянный журнальный столик и взял телевизионный пульт.

Включился огромный, в полстены монитор. На экране появились столбцы фамилий и напротив них — длинные цепочки цифр. И какие это были фамилии! Люди не просто известные, а можно сказать первейшие в государстве.

— Понимаете, — сказал сенатор, — я всегда привык готовить для переговоров сильную позицию. Перед вами — список лиц, держащих средства в банках Швейцарии, Кипра, Лихтенштейна и Сингапура. Номера счетов приведены. Общая сумма — около триллиона долларов. Неплохо, правда?

— И что? — спокойно спросил советник.

— Объясню, — снисходительно сказал Макдауэлл, — нами принято решение: в случае отказа от наших условий, средства будут конфискованы.

— Мне импонирует ваша манера ведения переговоров, — в тон собеседнику заметил Иван Степанович, — сразу обозначаете позицию силы. С ходу заявляете о подобных решениях. С порога, так сказать, в зубы.

— У нас есть к этому основания. Наши специалисты составили психопрофили всех потенциальных переговорщиков. По их мнению, вы — самый восприимчивый к логике, эмоционально устойчивый и, в то же время влиятельный. Вы уважаете силу и готовы ей подчиняться.

Добрый-Пролёткин слушал объяснения сенатора, понимающе кивая, словно соглашаясь с ним во всем. А сам сказал, между тем, нечто совершенно противоположное:

— Исключительно интересно! Вы даже не представляете, как приятна мне наша беседа. Узнать о себе столько нового! Единственно, не могу понять, какое отношение я имею к проблемам указанных вами личностей? Вероятно, у вас есть веские основания, чтобы пойти на такой шаг, да и я, признаться, не всегда разделяю методы их работы. Так что выпороть этих уважаемых господ было бы не вредно. Финансовыми, так сказать, розгами.

Макдауэлл несколько секунд молчал, осознавая сказанное, затем захохотал.

— Вы шутите?! Это действительно смешно!

— Я? — удивился Иван Степанович. — Я никогда не шучу.

Сенатор резко оборвал смех.

— Вы понимаете, к чему приведет ваш отказ? Он ничего не изменит, мы просто выберем другого партнера по переговорам, и, поверьте, вас скушают свои же. Кто захочет терять такие деньги?

— Отказ? Вовсе нет! Понимаете, мистер Макдауэлл, я, как ни странно это звучит, не занимаюсь политикой. Я всего лишь отстаиваю интересы моего… работодателя. И ситуация сложилась таким образом, что Виктор Сергеевич Загорский в ближайшие три-четыре недели будет занят чрезвычайно важными вопросами и не сможет уделить вам должного внимания.

— Более важные вопросы? Простите, сэр, я не очень понимаю, разве может быть что-то важнее судьбы мира?

— Ах, оставьте! Поверьте, дорогой сенатор, миру безразлично, куда уйдет очередной триллион долларов. И по большому счету — не все ли равно, кто будет находиться у власти? Все это суета…

Макдауэлл был явно поражен.

— Вы… вы серьезно?

— Разумеется! Разумеется, серьезно! Но, действительно, это все общие рассуждения, а реальность состоит в том, что Виктор Сергеевич в ближайшие четыре недели не сможет отвлекаться на мелочи вроде передела мировых финансов. Ждать будете?

— Ждать?! Вы с ума сошли! Через двадцать дней встреча президентов!

— Отложить нельзя?

— Нельзя, — резко сказал Макдауэлл, — мне кажется, вы не понимаете всю серьезность ситуации. Нам все равно с кем сотрудничать, а у вас немедленно начнутся осложнения со своими же коллегами.

Иван Степанович сокрушенно покачал головой.

— Вы правы в одном: не все поддержат мое решение. Но, что тут поделаешь — как говорит русская пословица — нет худа без добра, — сказал он, искусно выделяя в речи слова «мое решение».

И это явно не осталось незамеченным. В голосе сенатора появились нотки раздражения.

— Это ваш окончательный выбор?

— Да, — уверенно сказал Иван Степанович.

Макдауэл поднялся с кресла.

— Тогда я не могу вас больше задерживать. Я мог бы более подробно рассказать, кого именно я представляю, и раскрыть наши истинные возможности, но… Думаю, вы и так все прекрасно сознаете. Мне искренне жаль вас и господина Загорского.

Иван Степанович также поднялся.

— Как бы я не хотел продолжить разговор, однако, к сожалению, мне, действительно пора. Всего хорошего.

Он взял портфель, повернулся и направился к выходу, но у самых дверей остановился, и хлопнул себя по лбу, как будто вспомнил нечто важное.

— Ах да! Совсем забыл! Проклятый склероз! Хотел ведь вам бумажечку передать, да забыл!

Иван Степанович расстегнул портфель, залез в него чуть не по локоть, долго копался, затем выудил папочку и протянул сенатору.

— Почитайте на досуге.

Макдауэлл подошел и нехотя взял бумаги.

— Что это?

— Так, сущая ерунда… почитайте, почитайте. И, кстати, у вас всегда с собой есть книжечка… ну, такая, в кожаном переплете, которую вы всегда берете в путешествие. Верно?

В глазах сенатора мелькнуло удивление.

— Вы о чем?

— Я же говорю, ерунда! Гляньте на двадцать седьмой странице, начиная с третьей строки сверху. До свидания.

Добрый-Пролёткин подхватил портфель и выскользнул за дверь.

Макдауэлл не особенно удивился поведению советника. Конечно, этот русский выглядит и говорит крайне экстравагантно, но ему далеко, например, до парней из Зимбабве. Им руку протягиваешь, и думаешь, откусит сейчас или сначала отведет на кухню. Да и разговор состоялся бессмысленный — бродвейское шоу, а не деловая встреча. Хотя… Надо признать, с психологической устойчивостью у него все в порядке. Не может он не понимать, кого представляет сенатор, какие силы включаются в игру, и что стоит на кону. А, посмотрите, никаких жестов, мимических реакций и всего того, что позволяет специалисту без труда читать собеседника.

Ничего страшного. Если человек не справляется, на помощь приходят высокие технологии.

Сенатор, сидя на кресле, произнес в пространство:

— Изображение на монитор!

На большом экране появилось лицо советника крупным планом. Макдауэлл поднял пульт и прибавил увеличения, оставив только огромные глаза. Голубой цвет зрачка распался на множество пятнышек различных оттенков, проявились безобразно-крупные поры на коже век, толстые как прутья ресницы и похожие на червячков сосудики. Камера со сверхвысоким разрешением способна зафиксировать мельчайшие движения, но, как ни удивительно, зрачки оставались неподвижными, словно принадлежали не живому человеку, а искусно сделанной статуе.

— Черт, — пробормотал сенатор и вызвал консультанта-психотехника.

Вместе они раз за разом просматривали запись, и психотехник все больше мрачнел.

— Сэр, я в замешательстве. Его реакции — полностью аномальны. Я не берусь делать выводы. Простите, сэр… хотя… — он приподнялся в кресле, вглядываясь в монитор, — есть! Смотрите, сэр! Микроскопическое подергивание левого века!