— Mais vous êtes un fou, mon cher[157], уж не видел ли и ты скачущие ноты, как господин Сельницкий?

— Нет, но я сожалею, что не видел скачущей по манежу магистратской комиссии, очень сожалею, очень… Мне эта травля уже осточертела!

— Мой милый, — медленно, с серьезным выражением лица, Агнесса поднялась со стула, — если вы не перестанете попусту браниться, я уйду. Я не намерена терпеть у себя в доме этот гвалт!

— А, — пыхтел Бервиц, — так я уже и покричать не могу в собственном доме, если мне хочется? Если я не могу не кричать?.. Если я должен кричать, чтобы не задохнуться! Впрочем, разумеется, я ведь только муж! Будь я вонючим львом или тигром, тогда госпожа Агнесса Бервиц мигом примчалась бы и засюсюкала, но так как я всего-навсего муж — ее тонкая натура оскорблена…

Не успел он кончить, как Агнесса прошла через вагончик и с треском захлопнула за собой дверь. Бервиц осекся. Секунду он смотрел на дверь, затем прошипел нечто невнятное и принялся яростно освобождаться от белоснежного пластрона. Он с такой силой рванул галстук, что тот лопнул. Бервиц тупо воззрился на него, потом снова зашипел, швырнул галстук на пол, схватил со стола серый цилиндр и отправил туда же, сорвал манжеты, бросил их на цилиндр, сорвал воротничок — хватил его об пол и принялся топтать эту груду ногами.

Выступая вечером со своими лошадьми, директор Бервиц был мрачнее тучи, ночью беспокойно ворочался во сне, а утром встал насупленный, тщательно оделся и, сухо обронив: «Схожу в ратушу», — направился к двери. Агнесса подняла голову — с какой ноги он шагнет? Бервиц шагнул с правой, и, удовлетворенная, она опять склонилась с иглой над старым костюмом.

Примерно в половине одиннадцатого Вашек начал повторную репетицию с тиграми. Он благополучно проделал с ними пирамиду, рассадил зверей по тумбам и только было собрался перейти к прыжкам, как вдруг заметил, что самая младшая тигрица с Суматры, Рамона, встревожилась и нахохлилась. Вслед за ней ощетинился и огромный Бенгали — глаза его загорелись зеленым огнем. Видимо, что-то произошло, так как волнение охватило и остальных тигров. Вашек продолжал спокойно разговаривать с ними, а сам медленно отступал в сторону — на случай, если Рамона и Бенгали вздумают броситься на него. И тут он обнаружил, что тигры смотрят не на него, что их раздражает что-то за пределами клетки. Оглянувшись на долю секунды, он оторопел. Возле решетки, как привидение, стоял Венделин Малина, бледный, с вытаращенными глазами.

— Рамона! Бенгали! Сесть! — прикрикнул Вашек на тигров. — Рамона, сидеть! Бенгали, сидеть!

Звери нехотя выполнили приказание.

— Ради бога, Малина, — вполголоса произнес Вашек, не спуская глаз с тигров, — что вы делаете, так и до беды недалеко…

Старик стоял неподвижно, прижавшись белым лицом к прутьям решетки.

— Что случилось, Малина? — настойчиво проговорил Вашек.

— Скажите… бога ради… — Губы Малины заметно дрожали, обнажая голые десны. — Скажите, бога ради… где… господин?

В его облике было нечто таинственное, внушавшее ужас, будто и в самом деле у клетки стояло привидение, силясь что-то вымолвить.

Вашеку стало жутко. Но он взял себя в руки, щелкнул бичом и крикнул:

— Вниз, алле!

Тигры поднялись и, скаля клыки, с фырканьем и урчаньем спрыгнули на землю.

— Open the door! — крикнул Вашек стоявшим позади двум служителям. — Репетиция окончена!

Полосатые тела хищников плавными прыжками помчались к выходу, где уже гремели засовы. Вашек, не шевелясь, подождал, пока последний тигр вбежит в решетчатый тоннель, и только тогда повернулся в ту сторону, где стоял Малина.

Венделин Малина исчез.

Венделин Малина стоял в эту минуту в канцелярии, в трех шагах от Франца Стеенговера, который и не подозревал о его присутствии. Бухгалтер только что перебрался из вагончика; перед ним высились груды толстых счетных книг и связки бумаг, которые он укладывал на этажерки и в шкафы. Он громко хлопал ими и не слыхал, как вошел Малина. Набрав очередную кипу книг, Стеенговер повернулся и с перепугу опустил руки — книги с грохотом посыпались на пол. Бледный как полотно старик даже не шелохнулся… Глаза его были широко раскрыты, губы издали слабый стон:

— Где… господин?

Престарелому секретарю даже дурно сделалось — такой отчаянной беспомощностью веяло от белого вытянувшегося лица, такое бессилие звучало в голосе Малины. То был лепет лунатика! Никто никогда не величал Бервица господином. Директор, патрон, принципал, старик, дед — вот как называли директора в обиходе; но… господин? Это было столь непривычно, что Стеенговер решил уточнить:

— Тебе кого, Венделин? Директора Бервица?

Но Малина будто не слышал его вопроса и только смотрел по сторонам отсутствующим взглядом — нельзя было понять, видит он или нет. Потом голова его упала на грудь, спина сгорбилась, он молча повернулся к двери и бесшумно, как призрак, вышел.

Стеенговер секунду стоял в оцепенении: что все это значит? Обогнув валявшиеся на полу книги, он выбежал в коридор, оттуда — на улицу, но белую, поникшую голову Малины заметил уже на углу — старик как раз сворачивал на пустырь, где стояли фургоны.

«Будто собака, — подумал Стеенговер, возвращаясь к гроссбуху, сальдо и прочим памятникам своего хозяйствования в цирке Умберто с облицовкой из зеленого коленкора, — прямо как собака, потерявшая хозяина. Что с ним стряслось? Пора, кажется, списать старика, цирку от него пользы мало — отработал свое!»

Агнесса Бервиц тоже переселялась. Она сворачивала шкуру льва Гасана, когда перед ней предстал Малина.

— Госпожа… где господин? — обратился он к ней со своим странным вопросом, глаза Малины блуждали.

— Пошел в ратушу, Венделин, — ответила Агнесса, настороженная загадочным поведением старика.

— В ратушу… так, так… в ратушу… — механически повторил Малина, повернулся и вышел.

— Венделин! — крикнула ему вдогонку Агнесса, но тот старческой, разбитой походкой уже ковылял к цирку; обогнул его и засеменил дальше.

Через некоторое время в «единицу» наведался Вашек.

— Я слышал, к вам заходил Малина?

— Да, он был здесь, — обернулась Агнесса. — У него какой-то странный вид. Спрашивал: «Где господин?»

— А вы что ответили?

— Сказала, что в ратуше. Вероятно, он отправился туда же.

— У меня он тоже был, я как раз репетировал с тиграми. Он чуть в клетку не влез. Звери до того озлились, что пришлось прервать репетицию.

— У него такой вид, будто он в уме повредился.

— Не было бы чего похуже… Малина — старик со странностями.

— Хоть бы Бервиц поскорее возвращался! — вырвалось у Агнессы.

Оба они подумали о том, как бы Малина снова не накаркал беды, — уж очень зловещи были его периодические помешательства, — но высказать свои опасения вслух они не решились и принялись обсуждать возможный исход переговоров в ратуше — ведь от этого зависела их дальнейшая судьба. Нетерпеливо поглядывали они в окно на проулок, который вел к Репербан, но Бервица все не было. Вместо него появилась Елена. Она ходила за покупками, где-то задержалась и теперь с сумкой в руках торопилась домой. Елена огорошила их прямо с порога.

— Что случилось с Малиной? — воскликнула она вместо приветствия.

— С Малиной? — Агнесса и Вашек удивленно переглянулись.

— А что с ним? — спросила Агнесса. — Ты что-нибудь знаешь?

— Я встретила его в городе. Идет, вытаращив глаза, без шапки. Люди оглядываются на него, как на дикаря. Я перебежала улицу, окликнула его. Он посмотрел на меня и будто не узнал. Спрашиваю: «Вы куда, Малина?» А он смотрит в одну точку, молчит, и лицо такое тревожное. Я его снова спрашиваю, тогда он говорит: «В больницу». Отстранил меня и пошел дальше.

— В больницу? — в один голос вскричали Вашек и Агнесса. — Он сказал — в больницу?!

— Да.

— А мы думали, он пошел в ратушу!

— О, это совсем в другую сторону.

— Что это значит, Вашек? — в ужасе воскликнула Агнесса.