— А вот увидишь, — сурово отвечал Лососинов, входя в роскошный вестибюль.

Бритые швейцары, похожие на фотографии знаменитых артистов, сидели на дубовых стульях и хрипло над чем-то смеялись.

— Мне князя Почкина, — сказал Степан Александрович, приготовляясь снять пальто и в то же время боясь унизиться, если снимет его сам.

Швейцары, сидевшие поодаль, молча отвернулись, а у ближайшего сделался страшный припадок зевоты, в который ушла вся энергия его организма.

Степан Александрович сам повесил пальто на один из бронзовых крючков.

Швейцар между тем с треском сомкнул челюсти и хотел что-то сказать, когда новый припадок зевоты помешал ему в этом. Он махнул рукой, как бы приглашая прибывших подняться по лестнице, и, по-видимому, тотчас же забыл про их существование.

— Посмотрим, будет ли он через год зевать в моем присутствии, — пробормотал Лососинов, взбираясь по лестнице, — мопс!

Поднявшись и войдя в первый зал, Соврищев чуть не вскрикнул от удивления. По всем возможным направлениям стояли столы, а за этими столами девушки в белых, как морская пена, одеяниях и ручками, напоминавшими по нежности эйнемовские безе, скатывали бинты.

У Соврищева разбежались глаза, закружилась голова, и он едва не упал на зеркальный паркет.

— Имей в виду, — прошептал Степан Александрович, — что это все — аристократки… Я не поручусь, что среди них нет какой-нибудь великой княжны. Поэтому брось свои штучки.

В следующей зале их ожидало не менее внушительное зрелище. Уже не барышни, а седые дамы торжественно сидели за швейными машинками и шили с мечтательным выражением лица.

— Графиня, — сказала одна из них, обращаясь к соседке, — я не понимаю, к чему такие длинные кальсоны? По-моему, таких ног у людей не бывает.

— Я сама удивляюсь, но ничего не поделаешь. Надо шить, как сказано. Те, кто давал размеры, лучше нас с вами знали, какие бывают у людей ноги.

Пантюша Соврищев инстинктивно боялся важных дам. Он как-то весь съежился и вздохнул свободнее, когда следом за Степаном Александровичем вошел в роскошный салон, превращенный в канцелярию.

Молодой человек с необычайно гладким пробором и с бледным лицом сидел за одним из письменных столов и созерцал висевший напротив портрет Кутузова.

— Экая прорва орденов, — говорил он более взрослому джентльмену с прекрасными черными усами, — ведь вы смотрите… Все звезды имел. А… Алябьев. Здорово. А? А мы с тобой Станиславу рады. А?

— Ну Андрея Первозванного у него нет, — задумчиво произнес тот, глядя на портрет.

— Как так? А это?

— Это Александр Невский.

— Чепуха!

— Хотите пари?

— На сколько?..

Усатый джентльмен наклонился к уху молодого человека и шепнул что-то, отчего тот раскис от смеха.

— Подлец вы, Алябьев! — пробормотал он. — Ну ладно, согласен! А как проверим?

— Спросим Почкина, он все ордена знает, как отче наш.

— Я могу видеть князя Почкина? — спросил в это время Степан Александрович.

— А по какому делу?

— Скажите просто — Лососинов. Он знает.

— Как?

— Лососинов.

— Гм… Хорошо… сядьте, — прибавил он, хотя сесть было совершенно негде.

Молодой человек между тем что-то крупно писал, слегка высунув язык, очевидно, для облегчения процесса писания.

— Ну, конечно, Александр Невский, — сказал, возвратившись, усатый джентльмен.

— Честное слово?

— Ну вот. Спросите сами… Да, — прибавил он, — обращаясь к Степану Александровичу, — вас просят.

Соврищев, ожидавший, что их выставят со скандалом, чрезвычайно изумился, «Молодец Степан, — подумал он, — не подкачал».

В большом кабинете сидел со скучающим видом почтенный человек с седою бородою, расчесанною врозь, чтобы не скрывать висящего под воротничком Владимира.

Рядом сидел рыжий господин и таинственно что-то рассказывал.

— Я и говорю, — бормотал он, — ваше высочество, ведь дважды восемь — шестнадцать. Нет, говорит, восемнадцать. Сосчитала на пальцах. Ну да, говорит, я и говорила шестнадцать, а вы всегда скажете…

— Не понимаю, — заметил князь Почкин, кивая на угол комнаты, — откуда во дворце могут быть кошки? Смотрите — кошка.

Он медленно перевел глаза на Лососинова.

— Чем могу служить? — произнес он, вежливо проглатывая зевок.

«Что они все раззевалась?» — с досадою подумал Соврищев.

— Моя фамилия Лососинов, — произнес Степан Александрович довольно-таки гордо, — я надеюсь, князь, что мое дело уже рассмотрено?

— Да, ваше дело рассмотрено, т. е., кажется, рассмотрено… Смотрите, — воскликнул князь вдруг с удивлением, — опять кошка.

— Это та же самая, князь.

— Да нет же. Ту я заметил. У той на лбу белое пятно, а у этой нет. Так ваше дело рассмотрено… Ведь рассмотрено дело э… э… простите…

— Лососинова.

— Да, вот именно.

— Рассмотрено.

— И…

— Постановлено отправить с пополнением на фронт.

— Я очень вам признателен, князь, — заговорил. Степан Александрович, — но позвольте вам рекомендовать и друга моего Соврищева. Он, как и я, одержим жаждою принести себя на алтарь отечества.

— Ага… Ну пусть заполнит анкету… Нам нужна молодежь энергичная и… ну да, энергичная…

Соврищев, выпучив глаза, глядел на Лососинова.

— Послушай, — пробормотал он, — а там не опасно?

Но Степан Александрович сделал вид, что не заметил, а рыжий господин, медово поглядев на Соврищева, произнес:

— Анкету вы спросите в соседней комнате у такого юноши с пробором — он секретарь… Впрочем, позвольте, я провожу вас, а то он, знаете, новый человек… Что называется, еще не вошел в курс…

— Возможно, что тут есть крысы. Посмотрите, князь, вон еще кошка, — заметил Степан Александрович, начавший чувствовать себя как дома.

Князь вдруг нахмурился:

— То есть что вы этим хотите сказать?

— Я думал, этим объясняется обилие кошек.

— Если бы это объяснялось только этим, то нечего было бы и удивляться… Впрочем, извините, я занят… Я занят… Видите, у меня бумаги. Я не могу отрываться ежеминутно из-за пустяков. Артемий Львович, пожалуйста, больше никого… Я не принимаю… у меня доклад в Марфо-Мариинской…

Соврищев, заполняя анкету, украдкою оглядывался по сторонам. Со стен на него насмешливо глядели узкие бритые лица александровских генералов. Степан Александрович нарочно не подходил к нему, а в стороне беседовал с усатым джентльменом по поводу формы.

— Вы закажите себе френч, знаете, такой, с карманами, — говорил джентльмен, — ну, конечно, сапоги и галифе… Разумеется, шинель… ну шапка… В штатском не советую… Там, знаете, в прифронтовой полосе в штатском ходят только жиды… Морду могут набить.

Когда Лососинов и Соврищев вышли из дворца и Соврищев собирался было уже накинуться на Степана Александровича со всевозможными упреками, тот вдруг с необычайной стремительностью обернулся назад. Соврищев, шедший позади и не ожидавший маневра, налетел на него, и они крепко стукнулись лбами.

— Что ты, ходить не умеешь, — воскликнул с досадой Пантюша, потирая ушибленное место, — и не поеду я ни на какой фронт… И война-то, говорят, кончается.

— Не поезжай, но помни, что над твоей трусостью будет смеяться весь дворец.

Соврищев плюнул в кремлевский сад и решил покориться своей участи.

Глава 5

Зачем Лососинов прыгал на фортепьяно

Ночь 25 апреля 1916 года навсегда врезалась в память Пантюши Соврищева.

Бесконечно длинные ряды товарных вагонов, мелкий теплый дождик, какие-то фонари, мерцающие на стрелках.

Пантюша Соврищев с детства безумно боялся паровозных свистков. А тут, как нарочно, приходилось идти мимо каких-то огромных паровозов, шипящих словно самовары, предназначенные для чаепития циклопов.

— Чего ты за меня цепляешься? — сердито спрашивал Лососинов, который сам поминутно спотыкался на свою шашку.

— Я боюсь, что меня обдаст паром, — отвечал Соврищев, а сам думал: «Пусть обдаст, лишь бы не засвистел, проклятый».

Огромные товарные составы по временам начинали медленно двигаться неизвестно куда, мрачно постукивая цепями.