Пока Степан набрасывал на листе стоящий на подоконнике кактус, Гриша успел махом навалять несколько рисунков. Помогал не только прищур, помогало настроение. Хотелось, наверное, блеснуть перед гостем. Не победами над лесным зверьем, так хоть такой малостью. Благо нашлась у Гриши своя фишечка — в кои-то веки! Отчего же не постараться!

На первом листе он нарисовал кота Базилио, на втором — огромную океанскую волну, накрывающую островок с пальмами, на третьем — жуткого Карибского монстра с бородой из змей. Фломастер скользил по бумаге легко и быстро, методика прищуривания не подводила и здесь. Покончив с тираннозавром из «Парка Юрского периода», Гриша подумал, что не хватает чего-то реалистичного. Хотя бы из того, что находится в комнате. Самым реалистичным (не считая кактуса, конечно) показался ему Степа, — за него Гриша и взялся. На этот раз работал карандашами, прищур перемежал с оригиналом. И странно — реальности снова не получилось. Вместо расслабленной руки вышел напряженный кулак, а выражение задумчивости вытеснила гримаса ярости. Гриша прямо ахнул.

Воин!..

Вот кого рисовало воображение Гриши, и ничего другого он представить себе не мог. Сами собой на заднем плане прочертились трибуны Колизея с фигурками зрителей, а на арене в доспехах застыл Степа. Коротенький меч в правой руке, пальцы левой сжаты в кулак. А против него… Гриша протер глаз и снова прищурился. Рисовать Саймона решительно не хотелось, тигра же вообразить никак не получалось. Не рысь же рисовать! Гриша склонял голову и так и этак, но нужный образ не всплывал. В конце концов он решил оставить все как есть.

— Ну ты даешь! — Степа, оказывается, стоял уже рядом. — Как это у тебя получается?

— Ммм… — Гриша смутился. — Я же говорю, прищуриваюсь, а потом воображаю.

— Ничего себе — навоображал!

— Так это вроде и не я. Вон, сколько фильмов про гладиаторов наснимали. Десятка два, наверное.

— Может, и наснимали, только не про меня. — Степа взял Гришино художество в руки.

— А у тебя что вышло?

— Да так, ерунда…

Гриша поглядел на кактус, нарисованный Степой. Горшок самый обычный — с очень даже знакомой трещинкой, а вот растение… Тут, пожалуй, Степа ошибался. Или скромничал…

С неожиданной ясностью Гриша вдруг понял, что при всех своих прищурах ему такой кактус ни за что не нарисовать. Да он просто не сумел бы себе такого представить! Потому что Степа не кактус рисовал, а сказочное существо. Иголки шаровидного растения сливались в сияющую ауру, отдельные пробивающиеся шипы только усиливали ощущение света. Внутри ауры, как в прозрачном мху, скрывался этакий грибок-боровичок, вроде и похожий и в то же время совсем не похожий на своего земного собрата. Маленькое инопланетное создание. Без губ, без глаз, вообще без лица, но все равно со своим особым выражением. Даже казалось — глядит с бумаги и улыбается.

— Круто! — выдохнул он. — Я и не знал, что так можно.

— Шутишь? — Степа не удержался от улыбки. — Это все Альберт Игнатьевич. Его школа.

— Как это?

— Да очень просто. Скучно же рисовать горшки, стаканы там разные, — вот он и посоветовал одушевлять предметы.

— Одушевлять?

— Ага. Как если бы они были живые. Одуванчик, скажем, это маленький гномик, ложечка — младенец в люльке, облако на небе — чудище какое-нибудь, и так далее.

— А ты вместо кактуса что вообразил? Лампочку?

— Светлячка. Мне про Кавказ такое рассказывали. Будто летают там крохотные жучки и вспыхивают огоньками. Ночью да издалека можно за свечку принять, — Степа задумался. — Свечка горящая — она ведь тоже будто живая. Вздыхает, сопит, потрескивает. И ерзает огоньком туда-сюда, все равно как человек на верблюде. И так ему не сидится, и этак.

Гриша только головой в изумлении покачал. А в следующую секунду испугано ойкнул.

— Чего ты?

— Родители!

Он был прав. Из прихожей долетел металлический скрежет, — в замке проворачивался ключ. Уже по звуку Гриша обычно понимал, кто именно пришел. На этот раз металлический проворот был предельно стремительным. Подобным образом дверь открывал только отец.

С такой амплитудой Гриша не дрожал уже давно. И зубы клацали, и колени тряслись. Хорошо хоть веки не дергались. Сказывалось сегодняшнее напряжение. Стресс, как любили выражаться взрослые. Денек-то выдался нехилый. Сначала клуб с его непонятками, затем кодла Саймона, теперь вот отец. Синяков с тумаками Гриша уже не боялся, — одной взбучкой больше, только и всего. Но Саймон с Лешим казнили просто — сбивали наземь, месили ногами и отпускали восвояси, здесь же, дома, было совсем другое. И не за себя он даже боялся — за Степу…

Из коридора донесся раздраженный голос отца, Гриша втянул голову в плечи. Дураку было ясно, что приближается буря. Они же к этой буре оказались совершенно не готовы. Более того, среди разбросанных рисунков да еще возле сдвинутого с места шкафа нахальнейшим образом сидел незваный гость. То есть Гриша его, понятно, звал и приглашал, но родители-то понятия о нем не имели. Кроме того, по поводу гостей Грише давно было говорено: никаких одноклассников и дворовых дружков! Никаких кошек и собак! Сказанное отцом следовало воспринимать как приказ, как не обсуждаемую аксиому. Гриша и не пытался что-либо обсуждать. Потому и дрожал теперь, как дворовый пес на морозе. Потому что без всякого прищура видел, как после всего случившегося, после драки и клуба, после всех замечательных разговоров — отец берет Степана за шиворот и вышвыривает за порог. Можно сказать, первого его друга. Первого и, конечно, последнего…

— Это что за бардак?

Отец вошел в комнату. Выражение его лица не сулило ничего доброго.

— Я друг Гриши, — Степан спокойно поднялся и так же спокойно шагнул к отцу. — Зашел вот познакомиться. Заодно обрадовать.

— Обрадовать? — чуть помешкав, отец пожал протянутую руку. На эту же руку оторопело взглянул мгновением позже. — Крепко, однако…

— Извините, — Степа улыбнулся. — Мы ведь из клуба пришли. Студия живописи «Домино». Так вот, наш руководитель смотрел Гришину работу и пришел в полный восторг.

— С чего бы это? — отец метнул в сторону сына настороженный взор. Он все еще ждал неведомого подвоха.

— Ну, если в двух словах, то Гришка ваш талант. Ему рисовать и рисовать. — Степа тряхнул головой. — Другие годами учатся, и ничего не выходит, а он пришел и с ходу всех переплюнул.

— Вот как… — отец явно не знал, что сказать. Зато вперед шагнула мама, она тоже все слышала.

— Так это же замечательно! — она строго посмотрела на сына. — Надеюсь, ты угостил своего гостя? Простите, как вас зовут?

— Степан. И можно на ты. Чаем меня Григорий уже угостил.

— Чаем! — фыркнул отец. — Скоро ужинать пора, а они — чаю. Давай-ка, мать, приготовь что-нибудь посерьезнее.

Мама отправилась на кухню. Отец двинулся было за ней, но у порога споткнулся. Конечно, заметил передвинутый шкаф.

— А это что?

— Это… — Гриша шагнул вперед и тут же отступил назад. — Ты же говорил, что мешает. Вот Степан и помог передвинуть.

Отец огладил полированный бок шкафа, посмотрел на ребят, однако ничего не сказал. Молча прошествовал в ванную.

— Уфф… — выдохнул Гришка. И утер взмокший лоб.

— Что? Думал, ругаться будем? — Степа усмешливо подмигнул. — Не умирай раньше времени, кекс. Сейчас наведем мосты с твоим папашей.

— Думаешь, получится? — шепнул Гришка.

— Вот увидишь. Психованные — они тоже люди. Сам из таких — знаю…

Все дальнейшее для Григория протекало, словно калейдоскоп японских загадочных картинок. Титры к ним тоже писались не иначе как иероглифами, и это окончательно выбивало из колеи. Потому что ВЧЕТВЕРОМ они сидели на маленькой кухоньке — сидели и ужинали. Да не просто ужинали — еще и беседовали! То есть Степан вроде и говорил немного, но слушали его внимательнейшим образом! Даже кивали в ответ, поддакивали, то и дело предлагали добавки. Как-то незаметно Степа успел и рецепт борща у мамы выспросить, и насчет двухтомника «Порт-Артура» с отцом договориться. Более того, на ближайшее будущее ему было уже обещано полное собрание сочинений Василя Быкова — любимого отцовского автора. То есть Степан и не выпрашивал ничего, но так получалось, что родители сами начинали предлагать. И это тоже казалось удивительным. То есть понятно, если бы они приседали в книксене перед красавицей Алкой или забредшим на огонек депутатом Госдумы, но чем обаял их рукастый широкоплечий Степа, было совершенно не ясно. А еще забавнее было то, что они и на Гришку успели Степе пожаловаться. Точно надеялись, что парень возьмется за перевоспитание сына.