Когда из сада веял ветерок, комната наполнялась ароматом цветов, птичьим щебетом, а порой сюда доносились веселые голоса здоровых людей. Но обычно в узкий просвет между шторами видны были только зыбкие тени листьев, слышался их шелест, как журчанье ручейка, быстро бегущего по камешкам, — истинное подобие вечности.

А иногда кто-то стоял за окном и с любопытством заглядывал в эту красиво убранную обитель горя. При виде таинственных фигур, то появлявшихся, то бесшумно исчезавших, Ягна думала: «Быть может, это смерть заглядывает сюда, чтобы узнать, не пора ли?..»

— Пить! — шепнула Анелька.

Ягна сорвалась со стула и поднесла к ее губам чашку с каким-то сладким и прохладительным питьем.

— Что, уже вечер?

— Нет, паненка, еще и полдень не пробило.

Молчание.

— А что это так мелькает за окном?

— Это деревья, паненка, качаются в саду.

— А!.. Там хорошо, должно быть… А мне так скучно… Я так больна…

— Не горюйте, паненка, скоро поправитесь. Был уже тут и второй лекарь. Из Варшавы, слышь, привезен. Осмотрел вас и даже рубашку расстегнул, бесстыдник! Потом у меня стал все выспрашивать. А я давай ему рассказывать (и немало, прости господи, наврала), так он даже за голову схватился и пошел с тем старым совет держать. Уж что-нибудь да надумают вдвоем… Так шумели, так шумели, что я испугалась — не дерутся ли?.. А мне вот о Кубе моем забота: как-то он там один на хуторе? — заключила Ягна, думая о муже.

Анелька сплела худые пальчики и закрыла глаза. Она дышала часто и прерывисто. Ягна умолкла и завозилась в мягком кресле, на котором она до сих пор еще никак не умела сидеть. Сядет на краешек — и съедет, а опереться на ручки не смеет. Глубоко усесться нельзя — а то еще, упаси бог, растянешься, как на кровати.

Если бы ей дали простую табуретку, она бы сразу почувствовала себя как дома, а с этими удобными креслами одни неприятности! Еще один такой день — и впору хоть в окно выскочить да убежать на край света!

За садом послышался мерный стук брички на шоссе и тяжелый конский топот.

— Едет кто-то!

Ягна оживилась — наконец-то она в этой смущавшей ее нарядной темнице услышала отголоски, напоминавшие, что за ее пределами есть знакомый мир и в нем — хутор, по которому она так соскучилась.

Грохот утих.

«К нам кто-то приехал», — подумала Ягна, недоумевая, кто бы это мог быть.

В это время пани Вихшицкая, возвращаясь из флигеля, увидала за воротами большую бричку и раскормленных лошадей, а на козлах — человека в крестьянской одежде, но выбритого, как ксендз. Из брички вылезла какая-то женщина и решительно направилась к дому.

Это была тетя Андзя. Увидев Вихшицкую, в которой она тотчас признала особу своего круга, она обратилась к ней.

— Я — Анна Стоковская, — сказала она торопливо. — Я узнала, что здесь дети пана Яна, Анелька и Юзек. Они мне племянники!

— А! — Пани Вихшицкая присела, склонив голову набок.

— Я как раз ехала на хутор, чтобы перевезти детей к себе, но по дороге встретила хуторского приказчика, и он мне сказал, что дети здесь, у вас. Можете себе представить, пани, — этот мужик едет сюда со всем хуторским хозяйством!

— Знаю, знаю… его жена ходит за больной Анельцей, — прервала ее Вихшицкая. — Простая баба… и если бы не упорство баронессы…

«Баронессы?» — удивилась про себя тетушка Андзя, а вслух сказала:

— Я хотела бы поговорить с баронессой. Поблагодарю ее за заботу о детях и увезу их к себе.

Пани Вихшицкая ничего не ответила, только головой покачала. Она повела приезжую в комнаты, затем пошла доложить о ней баронессе.

Тетушка Андзя села на плюшевый диван и, чтобы убить время, стала рассматривать безделушки на столиках и картины, среди которых был портрет мужчины в интендантском мундире.

«Богачка, сразу видно, — размышляла тетушка. — Значит, он был барон? Но чего ей надо от детей? Кто ей про них дал знать? Должно быть, она добрая женщина…»

Тихо открылась дверь, и в гостиную вошла хозяйка, дама лет сорока, рослая, смуглая, с живыми черными глазами. Черты ее грубоватого и чувственного лица хранили еще следы красоты.

«Еврейка?» — мелькнуло в голове у тетушки Андзи. Но она торопливо встала и низко поклонилась.

Баронесса сердечно пожала ей руку.

— Вы — тетя Анельци и Юзека?

— Да.

— Садитесь, пожалуйста. Вы, кажется, близкая родственница их бедной матери?

Лицо тетушки Андзи затуманилось.

— Я слышала, что последние часы она провела в вашем доме, — продолжала баронесса. — И там она… Бедные дети!

— Я как раз хотела поблагодарить вас, пани, за ваши заботы…

— О, это мой долг, — быстро перебила баронесса.

— И приехала я еще для того, чтобы взять детей. Потому что я недавно поступила на службу к одному почтенному канонику, — продолжала тетушка с некоторым замешательством.

Баронесса заерзала на диване.

— Он человек очень хороший и с достатком, так что согласен, чтобы дети жили со мной. И дал мне даже жалованье вперед за три месяца, чтобы я могла купить для них все необходимое.

— А мне думается, что для детей пана Яна это неподходящее место даже временно, — возразила баронесса.

— Я слово дала Меце, что не оставлю их, бедняжек, и сдержу его, — с живостью сказала пани Анна. — Состояния у меня давно уже нет, но я прокормлю их и на свой заработок, а почтенный каноник…

— Вы, пани, видно, не знаете, что я взяла детей к себе по просьбе пана Яна. Я вам покажу его письмо. Впрочем, он и сам сюда приедет через два-три дня. И если бы даже пан Ян не дал мне такого права, я все равно не могла бы сейчас отпустить с вами детей, потому что Анелька тяжело больна…

Тетка поникла головой.

— У нас тут два врача, — продолжала баронесса. — И, если потребуется, можем пригласить еще других, хотя бы самых известных в Польше. Анелька будет иметь наилучший уход.

— Значит, мне придется уехать и оставить больную племянницу? — нерешительно сказала тетушка Анна.

— Вовсе нет! — Баронесса протянула ей руку. — Напротив, я надеюсь, что вы у нас поживете. — И, заметив колебания пани Анны, добавила настойчиво: — Я вас очень прошу! В моем доме все встречают истинно польское гостеприимство, а в особенности люди… доброжелательные. Вам отведут отдельную комнату. И будете ухаживать за Анелькой.

Но тетушка все еще была в нерешимости.

— Право… Как ни трудно мне отказаться, не могу же я злоупотреблять вашей любезностью.

— Мой дом — ваш дом, пани, а я ваш искренний друг. Притом вы же знаете, что в Польше у нас не найдется и двух семей, которые не были бы между собой в родстве. Все мы родственники.

Удивленная и тронутая тетушка сдалась наконец и, написав канонику, что просит дать ей отпуск на несколько дней, пошла к Анельке.

Ягна, узнав ее, ахнула и поклонилась ей чуть не в ноги. Анелька посмотрела, грустно улыбнулась и опять закрыла глаза.

— Ну, как ты себя чувствуешь, Анельця? — спросила тетушка. Но Анелька молчала.

— Ничего, — ответила за нее Ягна. — Ее два доктора лечат. А кормят как! Только ешь! Одно плохо — темно тут. И сесть как следует не на чем, вот и маешься. Я в этой тьме забыла уже, каков белый свет. И еще мне моего мужика жалко.

— Так поезжайте к себе домой, а я с Анелькой побуду. Мужа вашего я по дороге встретила. Едет сюда со всем хозяйством…

— Одурел, что ли? — вскрикнула жена Зайца. — На кого же он все оставил?

— Вот уж этого не знаю. Да он сейчас подъедет. Выйдите во двор, так наверное его увидите.

Ягна вышла и, скользя по навощенному полу, с трудом добралась до прихожей.

— Ох, и дворец же, господи Иисусе! И в неделю всего не обойдешь! — бормотала она.

Оставшись вдвоем с теткой, Анелька открыла глаза.

— Тетя, я хочу сесть.

Та подняла ее, усадила, подложив под спину подушки, но, видя, что девочке и в таком положении сидеть трудно, обняла ее, а руки ее положила к себе на плечи.

— Ой, тетя, если бы вы знали, как я больна…

— Это пройдет, деточка. Тебе станет легче, как только лекарства подействуют.