– Так это вы убили барона? Взяли нож Шарля и поехали за ним ночью…

– Я, – легко согласилась она. – Я безумно хотела с ним встретиться и познакомится поближе, чтобы узнать – помнил ли он хотя бы ту женщину, которая умерла с его именем губах. Я даже написала ему письмо из Фонтенуа, едва прознав о ваших пикантных отношениях с мсье де Руаном – тем вечером, помните? И это сработало, он примчался. Только меня он и знать меня не хотел – это, увы, стало последней каплей. К тому же в тот вечер я услышала, как де Виньи и мсье Госкар говорят о завещании в вашу пользу: барон просил заверить его у нотариуса как можно быстрее. Мне показалось, что он чувствовал себя в чем-то виноватым перед вами и, как всегда, предпочел принести извинения в качестве материальных благ. А я решила, что мсье Госкару это наследство будет нужнее: я не очень хорошо его знала, но он всегда был учтив и почтителен со мной. К счастью, он совсем не похож на своего отца. Пусть считает, что это небольшой сестринский подарок.

– А что сделал вам дурного Шарль, что вы подбросили именно его нож?

Жизель хмыкнула:

– Вы думаете, я не догадалась, что за спектакль вы и мсье де Руан разыгрывали тогда за завтраком? Как он пытался морочить мне голову и помешать вам сказать правду о моем муже и Ирен? Так что он получит по заслугам.

Когда веревка все же соскользнула с ее левой кисти, Шарлотта даже не поверила сперва. С замиранием сердца она смотрела на Жизель, подумав, что нужно выждать удобный момент, а потом бежать. Однако услышав о ее рассуждениях по поводу вины Шарля, нервы ее не выдержали, и она, поднявшись на ноги, помчалась в сторону конюшни. Жизель даже не шевельнулась в ее сторону, только лениво проследила взглядом.

И вскоре Шарлотта поняла, почему: в конюшне не было ни одной лошади, а сено, разбросанное здесь повсюду, горело, чадя черным дымом. Пути назад не было, и Шарлота отчаянно начала дергать ручки дверей, всех подсобных помещений, выходящих из конюшни. Наконец, одна поддалась – за дверью была кладовая, утопающая во мраке, из которой вела вниз каменная лестница, упирающаяся в ржавую решетку.

Толкнув и ее, Шарлотта осознала, что оказалась в подземелье замка – да не простом: вдоль сырого и темного коридора располагались несколько тяжелых дверей с окошками. Кажется, в те времена, когда Фонтенуа был настоящей крепостью и боем оборонял окрестности, это подземелье использовали в качестве тюрьмы – здесь содержали и, возможно, даже казнили пленных.

Дрожа, как осиновый лист, Шарлотта бросилась обратно, но – наткнулась на тяжелую проржавевшую решетку, которую деловито запирала Жизель.

– Отпустите меня, прошу! – рыдая, Шарлотта цеплялась за прутья. – Я ведь ничего вам не сделала – за что вы так со мной?

– Я уже сказала, что вы ни в чем не виноваты, Шарлотта – просто, если вы останетесь живы, наследство де Виньи достанется вам, а не мсье Госкару. – Она поморщилась, кажется, устав от разговора. – Я давно уже все решила, а решений своих менять не привыкла. Потерпите, через пару часов для вас все закончится.

А потом она ушла, вылив напоследок раскаленного воска со свечи в настил из соломы у самой решетки. Солома немедленно вспыхнула.

Шарлотта, рыдая, отступила назад. У нее совсем не осталось сил – больше всего хотелось сдаться, не двигаться с места и ждать конца. Но что-то все же заставило ее попытать удачу: кашляя из-за дыма, она направилась в конец коридора – быть может, там есть другой выход?…

Коридор действительно заканчивался еще одной решеткой – тоже, увы, запертой.

– Вцепившись в нее пальцами, Шарля принялась кричать, сколько хватало голоса:

– Помогите! Кто-нибудь!…

Но, тут же поняв тщетность своих попыток, замолчала – беззвучно плача и падая на каменный пол. Через несколько минут у нее не осталось сил, чтобы даже плакать. Уже и не всхлипывая, Шарлотта просто сидела, прислонившись лбом к решетке и слушала тишину, нарушаемую только потрескиванием огня в другом конце подземелья. И в этой оглушающей тишине Шарлотта вдруг услышала чей-то надсадный кашель.

Кто-то нашел ее, она будет спасена! – была первая мысль.

Надежда придала сил, и Шарлотта, снова поднявшись, направилась по коридору. Вот только обнаружила, что кашель раздается не снаружи, а за одной из дверей камер.

Не без опаски она заглянула в зарешеченное окно и – действительно: в полутемном помещении сразу видела женщину, сжавшуюся в комок и сидящую на охапке сена. Выбившиеся из прически свалявшиеся волосы, оборванное, перепачканное платье, царапины на руках и лице… узнать в ней светскую красавицу Ирен де Сент-Поль было практически невозможно.

– Ирен?… – обронила Шарлотта в ужасе. – Боже мой, что она сделала с вами?

Та, резко обернувшись на голос, мгновенно вскочила на ноги и бросилась к решетке:

– Шарлотта? Это вы? Вы привели помощь? Слава Богу, спасите нас, вытащите отсюда, я вас умоляю…

Шарлотта поняла, почему она говорит «нас» – в другом углу камеры на сене лежал мужчина, в котором Шарлотта узнала герцога де Монтевиля. Тот не шевелился.

– Он жив? – спросила она у Ирен.

– Не знаю… – отозвалась та, а по измазанным грязью щекам катились слезы, оставляя влажные дорожки. – На рассвете он приходил в себя, а сейчас я даже не знаю, дышит ли он… я боюсь… не уходите, Шарлотта, я прошу вас.

Она так больше никуда и не отпустила ее, крепко держа сквозь решетку за руку. Шарлотта не смогла сказать, что помощи не будет – вместо этого рассказывала небылицы, что их ищут и вот-вот найдут.

Ирен же, то и дело теряя нить повествования, поведала, что когда Филипп забрал ее из Охотничьего замка, то велел вернуться в Париж – так она и поступила. Но в дороге ее догнала герцогиня де Монтевиль и предложила вернуться в Фонтенуа – поговорить откровенно и решить, что делать дальше. Ирен согласилась. Уже в замке Жизель вынесла ей вина и, не подумав ничего дурного, Ирен, уверенная в собственной безнаказанности, выпила, после чего очнулась уже в подземелье. Здесь же она нашла Филиппа – без сознания и с раненной головой.

С того дня Жизель ни разу не навестила своих узников. Уже трое суток Ирен не видела ни людей, ни еды, а пила лишь воду из фляги, по счастью оказавшейся у Филиппа, да и та вчера закончилась. Однако когда Шарлотта попыталась встать, чтобы попытаться найти хотя бы питье в подземелье – Ирен только в истерике начала хвататься за ее руку и так и не отпустила.

Шарлотта не все слышала из рассказа Ирен – то и дело сознание покидало ее. Виной тому был, разумеется, черный дым – Шарлотта надышалась им уже порядочно: голова ее раскалывалась, словно сдавленная обручем, и не отпускала сонливость, смирившись с которой, можно было и вовсе не проснуться.

В один из таких моментов – то ли во сне, то ли наяву – Шарлотта услышала голос:

– Мадам Шарлотта! Мадам, вы здесь?

Она не отзывалась, уверенная, что ей мерещится. Однако голос звал все настойчивее, и не верить было уже сложно. Легонько выдернув свою руку из ладони примолкшей Ирен, она, едва передвигаясь, добралась до решетки.

Ей не мерещилось: за решеткой стоял слуга Шарля, Бернар, и, увидев ее, начал говорить что-то – она не могла разобрать слов, только припала к прутьям со вновь проснувшейся надеждой.

– Вы главное не спите, не смейте спать… – Бернар с покрасневшим от натуги и жара лицом, ковырялся в замке железной спицей. – Пожалейте меня, мсье Шарль мне шею свернет, если узнает, что я вас не уберег. Я часа два бегал вокруг замка, недоумевая, куда она вас дела… Как чувствовал, что нельзя было вас бросать, да хозяйка всем слугам велела убираться, и про вас сказала, что, мол, вы давно уже в Седан умчались. Ну я и поехал туда. А в дороге вижу – в леске ваша лошадка пасется – меня как кольнуло что-то! Помчался назад, а здесь уже замок полыхает так, что мама дорогая!…

Дверь за спиной Бернара, ведущая наверх, была раскрыта настежь, возможно поэтому свежий воздух поступал в подземелье, и к Шарлотте худо-бедно возвращалось сознание. Ирен и герцогу, к которым дым проникал лишь через узкое окошко в двери, наверное, было несколько легче.