Самодержавие
Нам, русским людям, прирожденным государственникам, никакого «велосипеда» для созидания монархической державы изобретать не требуется. У нас он давно имеется. Это тот тип государственного устроения, который вывел нашу страну из глубочайшего кризиса еще четырехсотлетней давности.
Сегодня такое же безвластие, какое было в те столь далекие по времени и такие близкие по существу сложившихся проблем Смутные времена XVII в.
Тогда страну от лютейшего окончательного разорения, подобного сегодняшнему, спасла отнюдь не нами придуманная (очень похоже, что существовавшая еще чуть ли ни с самого дня сотворения мира) система государственного устроения.
А ею, нет в том и малейшего сомнения, является именно та самая народная власть, которая называется:
РУССКАЯ МОНАРХИЯ.
И именно Православное Царство, представляющее собой настоящее народовластие, являлось тем макетом общежития, который отвечал ментальности лишь одного типа человека — русского.
«На Любечском съезде князья клянутся «всею Землею Русской»… Даниил паломник, пробравшись в Иерусалим, возжигает на Гробе Господнем лампаду «за всех христиан Земли Русской». Иначе говоря, у самих истоков русского государственного строительства идея национального единства — но не расового — возникает как-то сразу, как Афина Паллада из головы Зевса: в полном вооружении. Это есть основной факт всей нашей истории, — ее основная идея. И именно этой идеи Русь не могла заимствовать от Византии, по той простой причине, что — такой идеи в Византии в заводе не было» [126, с. 251].
Византия никогда не являлась не только мононациональным государством, но и никогда не была настоящим монархическим государством. Ведь сама идея монархии уже изначально основана на наследовании, но:
«Из ста девяти византийских императоров своей смертью умерли только тридцать пять: остальные семьдесят четыре были убиты» [126, с. 252].
Такова же была и их церковь, которая уже изначально православной могла быть, в лучшем случае, только лишь по своему названию, так как она не брезговала даже освящением цареубийств:
«…патриарх Полуевкт, коронуя цареубийцу Цхимисхия, провозгласил новый догмат: таинство помазания на царство смывает все грехи, в том числе и грех цареубийства: «победителей не судят»» [126, с. 253].
Таковы их нравы. И никогда у них не было, да и быть не могло, настоящей монархии: ни в самой Византии, ни в Риме, ни вообще где-либо из государств Западной Европы, называющих себя христианскими. И те случайно произошедшие исключения, которые оставили по себе столь неизгладимый след в памяти народной, являются лишь фрагментами, когда ими были восприняты элементы именно нашей культуры, а уж никак не наоборот.
И в альтернативу их нравам:
«…у нас за все время нашего государственного существования не было ни одного случая официального свержения династии» [126, с. 253].
А ведь законное престолонаследие является полным доказательством исключительно лишь к нам относящейся традиции государственного строительства! Точно так же, как и пост, без которого Православие немыслимо, и государственное строительство без законности наследования не может не быть беззаконным. А потому:
«…была ли в Византии монархия вообще? Основной, самый основной юридический признак монархии — это законное наследование престола» [126, с. 252].
Но почему безграмотная, злобная, раскроенная извечно на феодальные лоскутки Европа в неспособности государственного строительства обвиняла всегда именно нас — тех, которые лишь одни и были на него всегда не только способны, но всегда и жили в таком государстве?
«Русскую государственную одаренность Европе нужно отрицать всегда во что бы то ни стало, вопреки самым очевидным фактам истории, вопреки самым общепринятым законам логики. Ибо, если признать успех наших методов действия, то надо будет произнести суд над самим собой. Нужно будет вслед за нашими славянофилами, а потом и за Шпенглером и Шубартом сказать, что Западная Европа гибнет, что ее государственные пути — начиная от завоевания Рима и кончая Второй мировой войной, как начались средневековьем, так и кончаются средневековьем, и что, следовательно, данный психический материал ни для какой имперской стройки не пригоден по самому его существу.
…попытки пятнадцати веков кончаются ныне возвратом к методам вандалов, лангобардов и франков» [126, с. 273].
«Банальная точка зрения утверждает, что с феодализмом покончил порох… Это неверно исторически: феодализм надолго пережил изобретение пороха… дух разбоев на больших дорогах страны перешел к разбоям на больших дорогах мира… немцы двадцатого века действуют так же, как и немцы четвертого — в Риме, двенадцатого — в Византии, тринадцатого и пятнадцатого в Литве и Латвии… в психологии народа не изменилось ничего» [126, с. 280].
И для наиболее удобного надувательства этих немцев, строящих для защиты от собственных соседей башни и не могущих никогда меж собою по-человечески договориться, был изобретен парламентаризм. Этот вид «народовластия» обычно сводился к тому, что шумная ватага «народных избранников» принимала лишь то решение, которое заказывал ей ловкий закулисный делец, делающий баснословные деньги на этой самой политике. Стоит лишь припомнить кем-то планируемые и только простому обывателю неожиданные падения курса рубля в десятки раз. Ведь именно тогда очередной резкий виток, опустошая банковские счета рядовых граждан, перекладывал все ими прикопленное имущество в карманы «делающих политику» дельцов. И тут стоило уж слишком серьезно закрыть глаза и заткнуть уши, чтобы попытаться не понять той элементарной истины, что случившееся кукловодами было разработано заранее и четко исполнено согласно намеченному плану.
Именно масонами было спровоцировано как восшествие на трон Петра I, так и оставленное им наследие дел в виде безконечной череды дворцовых переворотов. И главным злом, которое он принес России, было лишение ее некогда установленного порядка наследования трона.
Но все точки над I обычно расставляет смерть. Какова она была у Петра?
«В сентябре 1724 года диагноз болезни выяснился окончательно: это был песок в моче, осложненный возвратом плохо вылеченного венерического заболевания…» [16, с. 585].
А что здесь удивительного? Его безчисленные пирушки всегда заканчивались одним и тем же! Потому в столь вольной в данных вопросах Франции на него смотрели как на сумасшедшего. Там, по всей видимости, в те времена вовсю свирепствовал сифилис, потому содомские извращения Петра привели его ко вполне закономерному для такого образа жизни заболеванию, от которого и наступила его скоропостижная кончина. И именно по этой причине наш «преобразователь» так и не успел завершить все им намечаемые «славные дела».
Но постыдное заболевание Петра, о котором историк Валишевский весьма скромно пожелал умолчать, всем прекрасно известно и никаких особых тайн из него уже давно никто не делает, приведем лишь несколько из них, где в раскрытие особого колорита личности Петра вносятся отличающие его качества:
«…пьяница и развратник… палач и сыноубийца… этот сифилитик и педераст…» (Василевский, 1923)» [46, с. 205].
«Человек ненормальный, всегда пьяный, сифилитик, неврастеник, страдавший психастеническими припадками тоски и буйства, своими руками задушивший сына… Маньяк. Трус» (Пильняк, 1919)» [46, с. 208].
«…этот сифилитик и педераст… которого Лев Толстой, не очень деликатно, но не без серьезных оснований, называл «беснующимся пьяным, сгнившим от сифилиса зверем…»» (Василевский, 1923)» [46, с. 205].
«…больше всего любивший дебош, женившийся на проститутке, наложнице Меншикова… Тело было огромным, нечистым, очень потливым, нескладным, косолапым, тонконогим, проеденным алкоголем, табаком и сифилисом. (Солоневич, 1940-е)» [46, с. 211].
«С годами на круглом, красном, бабьем лице обвисли щеки, одрябли красные губы, свисли красные — в сифилисе — веки, не закрывались плотно; и из-за них глядели безумные, пьяные, дикие… глаза… — Петр не понимал, когда душил своего сына. Тридцать лет воевал — играл — в безумную войну — только потому, что подросли потешные…» (Пильняк, 1919)» [46, с. 209].