И в некомпетентности нашего величайшего ученого, думается, обвинять не станет никто. Так что запущенные к нам революционными поветриями людоеды, безчеловечными условиями жизни поставив русский народ за грань какой-либо выживаемости, на самом деле уничтожили людей гораздо больше: много более 300 млн. человек!

Понятно дело, сейчас же возникает вопрос: каким же образом большевикам это удавалось?

Примерно так. Вот одно из свидетельств о способе тех многомиллионных убийств, запланированных захватившими в нашей стране власть темными силами. Свидетельствует «раскулаченный» в 1937-м году русский крестьянин, расчистивший для своего участка бросовые земли. В чем и оказался повинен перед властью комиссаров, свирепо наблюдающих в тот злополучный момент «за добрым порядком»:

«В Усвятской тюрьме держали на воде и хлебе… по двести грамм в день» [129, с. 15].

Такова норма узаконенного геноцида при выделении средств жизнеобезпечения наследниками петровских реформ на душу русского человека, подлежащего уничтожению! Это точная копия Освенцима. Точнее — Освенцим точная копия «общежития» при кровавом ленино-сталинском режиме.

И вот почему уже теперь и здесь можно было постоянно отписывать в верха: «в людях зело нужда»:

«В Ухте железную дорогу строил. Там люди мерли как мухи, а на их место новых привозили…»[73] [129, с. 15].

То есть система уничтожения людей у всех нами разбираемых трех режимов практически универсальна: голод при безжалостной физической эксплуатации. Потому любому представителю этих режимов в минимальные сроки можно достигать максимальных оборотов своих фабрик смерти. И отписывать в верха чуть ли ни ежедневно: «в людях зело нужда».

Но и еще задолго до знаменитых людоедских 37-х годов кровожадность наследников дел Петра была ничуть не ниже:

«Вот письмо, адресованное Калинину, 1930 год: «Многоуважаемый Всероссийский староста Михаил Иванович Калинин. Мы украинцы-переселенцы живем в Вологде. Жизнь наша очень тяжелая — мы живем врозь от своих мужей. Наши мужья отделены от нас, находятся где-то на лесных работах, а мы, женщины, старики и малые ребята, томимся в церквах. Нас было помещено в каждую церковь по 2000 человек, где были устроены нары до трех этажей, так что получилось сильное воспарение. Мы все остались больные от такого воздуха и сквозняка, а дети до 14 лет падали как мухи, и медицинской помощи не было для такого количества больных. За полтора месяца на вологодском кладбище схоронили до 3000 детей.

Михаил Иванович! Спасите нас от такого бедствия и от голодной смерти. Нас сюда выслали на погибель, а какие мы кулаки, если мы имели по одной лошадке, по одной коровке? Мы бедняки. Мы для государства безвредны, а работали, и народ кормили, а теперь сами гибнем… Просим разобраться в нашем несчастье и спасти нашу жизнь. Ждем ответа»[74]. — Ответом на вопль отчаяния уничтожаемого народа было усиление репрессий» [130, с. 505–506].

А вот и еще письмо подобного же содержания:

«Письмо Высшему органу власти М. И. Калинину:

Пишем Вашей милости и просим Вас убедиться на наше письмо, которое оплакивалось у северной тундры не горькими слезами, а черной кровью, когда мы, пролетарии Могилевского округа, собрались и решились поехать отыскивать своих родных. Приехавши на место среди Няндомского района, мы увидели высланных невинных душ, увидели их страдания. Они выгнаны не на жительство, а на живую муку, которую мы еще не видели от сотворения мира, какие сделаны в настоящее время при Советской власти… Мы были очевидцами того, как по 90 душ умирают в сутки, нам пришлось хоронить детей, и все время идут похороны.

Это письмо составлено только вкратце, а если побывать там, как мы были, то лучше бы провалилась земля до морской воды и с нею вся вселенная, и чтобы больше не был свет и все живущие на ней…

Просим принять это письмо и убедиться над кровавыми крестьянскими слезами»[75] [130, с. 519].

А вот и очередное письмо все на тот же адрес и такого же содержания:

«Михаил Иванович! Мы, рабочие, члены партии, с 17-го года боролись за свободу. Мы, старые революционеры, клали головы и бросались, как львы с голодной пастью, за буржуазией, и, как говорилось с 1905 года, что если завоюем, то если будет плохо, то всем.

Еще сотни лет пройдут и еще надо будет делать революцию. До чего наш социализм, Михаил Иванович, идет?.. Мы бьем тревогу, как члены партии. Надо что-то делать… Мы действительные коммунисты: не имели ничего, кроме семьи. Вы сами подумайте, что это такое? Все отобрали и выслали. И никто не побогател, только Россию в упадок привели.

Просим ЦИК, чтобы вы проверили, в каком состоянии находимся: бараки наши ломаются, живем в большой опасности, бараки все обвалены дерьмом, народ мрет, оттаскиваем по 30 гробов в день. Нет ничего: ни дров, ни кипятку, ни бани… По 250 человек в бараке, даже от одного духу народ начинает заболевать, особенно грудные дети, и так мучаете безвинных людей.

Наш адрес: г. Котлас, Северо-Двинского окр., лагеря переселенцев. Макариха, барак 45-й».

Подпись сообщала, что это письмо было составлено неким Крыленко»[76][130, с. 520].

Но ведь в те времена не только казенное жилье обваливалось: достаточно рискованным являлся ремонт и своего собственного — частного жилища. Ведь даже Андрей Белый, обласканный большевиками и одно время зарабатывающий на жизнь лекциями в Пролеткульте, где пользовался большим успехом, проживая затем в подмосковном Кучино, жалуется:

«…керосин идет на отопление вечно мокрого угла; если его не сушишь, через 3 часа покроется слезой; и загниют переплеты книг; керосин идет на осушку: кучинский домик сгнивает. Спросите, — почему нет ремонта? У моих стариков денег нет; и — боятся, что отберут дачу, если отремонтируют. Во всем Кучине панический ужас ремонта» [24, с. 141].

Так что даже отставные высшие большевистские лидеры доживали. Благами же пользовались лишь находящиеся в тот момент «у руля». Всем же остальным жителям России наследниками «дел» Петра уготавливалась лютая смерть в холоде, голоде и нищете.

В тридцатые годы в целях ужесточения программы по убийству русского населения России большевиками был введен и еще очередной людоедский закон:

«Главной заботой лета 1933 года была охрана урожая. Партия поставила задачу: сохранить каждое зернышко… не от грызунов, — от людей. На полях сооружались дозорные вышки. Конные разъезды устраивали засады. Страшный закон от 7 августа, грозивший расстрелом, не зря был прозван в народе «законом о колосках». Даже с собственного поля колхозник не имел права унести ни одного зернышка» [130, с. 525].

И автором этого людоедского проекта, что для нас осталось за кадром, является на сегодняшний день расписанный всеми цветами радуги главный конкурент Сталина в борьбе за власть:

«6 августа 1932 года в «Правде» была напечатана речь Кирова на совещании руководителей Ленинградской области. Киров писал: «Наша карательная политика очень либеральна… Мне кажется, что в этом отношении колхозные и кооперативные организации пора приравнять к государственным, и если человек уличен в воровстве колхозного или кооперативного добра, так его надо судить вплоть до высшей меры наказания». Мнение было учтено: приняли Закон от 7 августа 1932 года «Об охране общественной собственности», по которому крестьянин, поднявший несколько колосков, приговаривался к смертной казни. Под этот закон подводили многодетных матерей, не знавших, как и чем накормить своих голодных детей» [73, с. 161].

Так что у большевиков была полная аналогия и со своими последователями, то есть с высочайшей, по последнему слову «науки» отлаженной техникой массовых убийств, то есть с «производительностью» «передового» в этой области в техническом оснащении Освенцима, и со своими предшественниками — комиссарами Петра, с отнюдь не меньшей кровожадностью наблюдавшими «за добрым порядком».