Мало того, в отсутствие удирающих петровских потешных моряков, одержать над сильно превосходящими силами врага неслыханную победу: разгромить утлыми лодчонками военно-морской турецкий флот!

Весть обрадовала беглеца. Он воротился к потешникам, на свое счастье не успевшим драпануть вместе со своим сюзереном за компанию, подставив спины под немилосердные удары турецких сабель.

Это дало возможность все же приступить к обстрелу города, который велся потешными, то есть бутафорскими придворными «солдатиками» Петра, достаточно неточно, так как по целям они бить никогда и не приучались. Пушки применялись Петром при пальбе в воздух в честь каких-либо, с его точки зрения, знаменательных событий. А потому и толку от этих выстрелов практически не было никакого. Однако же это вовсе не помешало казакам взять Азов:

«…17-го — смелый натиск запорожцев, действующих одинаково дерзко и на воде и на суше, помог Петру овладеть частью крепостных укреплений…» [16, с. 73].

Но, опять же, не его потешным удалось этими укреплениями овладеть:

«17 июля малороссийские и донские казаки пошли на штурм… турки, опасаясь возобновления штурма… на другой же день сдались» [51, с. 626].

То есть и сдались-то они, как здесь более чем четко указано, именно казакам!

Таким-то вот образом наш монарх и стал победителем сражения, где как его бутафорский флот, так и потешные же части, со специализированными исключительно по пальбе «по воронам» пушкарями, не сыграли какой-либо заметной роли в случившейся виктории. Все сделали отнюдь не подготовляемые иностранными «специалистами» войска, а не имеющие к его немцам и близко никакого отношения запорожские и донские казаки.

Петр же все заслуги этого сражения тут же присвоил исключительно самому себе. А потому и отправился в поисках улучшения нападательной способности своих потешных эрзац-воинских формирований не на Дон и не в Запорожье, где базировались одержавшие данную викторию иррегулярные части, а за границу, где и аналогов казацким воинским формированиям никогда не бывало, да и быть не могло.

И турки постоянно крушили собираемые против них европейские коалиции, наводя ужас лишь одним только своим именем.

Казаки же, живя с турками по соседству, наводили ужас уже на них. Их опытом и следовало бы воспользоваться столь любящему заимствования монарху.

Но его почему-то понесло в совершенно противоположную сторону. При своем отъезде Петр заявил:

«Я в ранге ученика и нуждаюсь в учителях[42]» [16] (с. 75).

Ученик-переросток

«В Москве иначе представляли действительную цель этого путешествия и думали, что царь будет делать за границей то же, что делал до сих пор в слободе, т. е. веселиться»[43] [16, с. 75].

Так оно и было на самом деле. Миф о каких-то там его особых учениях вдребезги расшибается о свидетельства очевидцев, тут и там пестрящие его ужаснейшими выходками, типа:

«Его встретил там церемониймейстер Жан де Бессер, придворный с головы до ног; и к тому же ученый и поэт. Петр бросился на него, сорвал с него парик и бросил в угол.

— Кто это? — спросил он у своих. Ему объяснили, как могли, полномочия Бессера.

— Хорошо. Пусть приведет мне девку[44]…

…множество подобных случаев не оставляют ни малейшего сомнения в том, каково было общее производимое Петром впечатление» [16, с. 79].

Однако он являл собой не только блудливое животное, но животное кровожадное и жестокое, что не могли не отметить даже инородцы, столь изощренные в методах борьбы с перенаселением своих варварских стран:

«Иногда у него являлись странные желания; он непременно хотел, напр., присутствовать при колесовании; он думал разнообразить уголовный процесс своей родины введением этой пытки. Пред ним извинились: временно не было присужденных к этой казни. Петр удивился: сколькими способами можно убить человека?! Почему не взять кого-нибудь из его свиты»[45] [16, с. 81].

Хорошо бы представить в тот момент состояние лиц его свиты — их хозяин-собутыльник был готов любого из них, с кем только еще вчера допивался до невменяемости, исключительно из любознательности в области анатомии, «немножечко почетвертовать»…

Исключительно подобного рода новшества он и коллекционировал. То есть собирал:

«…с Европы дань просвещения, чтобы обогатить ею свое государство» [56, с. 29].

В плане увеличения разнообразия пыточно-палаческого искусства: безусловного повышения квалификации «отечественных» катов в плане нивелирования выверенности их тонкой «ручной заплечных дел работы» под всемирно признанный общеевропейский стандарт. И это все для того:

«…чтобы сзывать в свое отечество богатства и просвещение Европы…» [56, с. 6].

А разнообразие в изуверском искусстве у этой самой Европы было и действительно — богатое. И как можно покуситься без элементарнейшего познания в величайшем из искусств — искусстве четвертования живых людей — хотя бы пытаться урегулировать узаконение смертоубийства половины мужского населения «своего» отечества?

Да никак. Ведь четыре тысячи смертных приговоров царя Иоанна, за таковые «кошмарики» прозванного Грозным, который совершил эти казни в течение долгих пятидесяти лет, разве ж можно просвещающемуся у Запада монарху ввести за норму?

Его наипервейшая задача ухайдакивать эти четыре тысячи русских людей не в полвека, но в полнедели! Именно таковая «плотность» убийств и была впоследствии принята царем-антихристом за норму. Петр устрашающе прилежно учился этой людоедской профессии, столь серьезно обнадеживающей извечно враждебный нам Запад. В его «славных дел» планы входило тотальное уничтожение этого упрямого и неподкупного народа, все так и не желающего отклоняться от Православия, некогда воспринятого им не за какую-то экзотическую религию Востока, но за норму поведения.

Так что именно палаческое искусство, способное это вероисповедание вырубить просто с корнем, лишь одно и могло серьезно заинтересовать Петра. В своих личных владениях он первым делом, еще со времен своего вьюношеского возраста, учредил пыточные застенки Преображенского, а уж потом все остальное. Мучить и убивать ему просто нравилось. Какая там еще иная наука могла его серьезно заинтересовать?

А потому все его какие-то там сказочные обучения сводились примерно к следующим результатам:

«…он работал под руководством артиллериста Стернфельда и в несколько недель получил диплом канонира. Об этом напрасно говорят серьезно. Через три года два монарха, одинаково влюбленные в оригинальность, Петр и польский король, встретились в Ливонии, в замке Бирзе и развлекались стрельбой в цели из пушки; Август попал два раза, Петр ни одного»[46] [16, с. 80].

Такова цена этому диплому, купленному Петром на деньги русских налогоплательщиков. И отнюдь не следует даже надеяться, что все им полученные там же и прочие многочисленные дипломы не являются такого же поля ягодами. К разряду все той же фикции относятся и все его карнавальные переодевания в обноски рабочего судостроительной верфи:

«Переодевание, конечно, никого не обманывало. Родственник одного из рабочих, работавших в России, давно уже прислал описание наружности царя: «Он высокого роста, голова трясется, правая рука в постоянном движении. На лице бородавка»» [16, с. 87].

И действительно: «…голова царя постоянно тряслась, и все его тело было подвержено конвульсивным движениям» [51, с. 631].

Но уродство его было куда как и еще более разящим. Это был: «…долговязый царь с крохотной головой, меньше собственного кулака, и безумными глазами маньяка» [14, с. 341].

В дополнение к этому кошмарному портретцу необходимо прибавить и еще несколько деталей, обрисовывающих наружность этого ходячего чучела. Ступни ног у него были очень маленькие. Потому, чтобы скрыть эту несоразмерность с его чрезмерно длинными ногами, ему, в сапоги большого размера, вставляли специальный вкладыш. Руки у него были очень короткими — так же слишком несоразмерно с необычайно длинным туловищем. Потому Петру шили очень длинные рукава, чтобы казалось, что руки находятся под ними. Плеч у него не было вообще, что можно наблюдать на его многочисленных восковых фигурах, например, в Эрмитаже. Здесь, правда, в недавние времена, чтобы спрятать этот кошмар от людских глаз, на его восковую фигуру стали одевать специально сшитый камзол, заполненные наполнителем вставки которого скрывают от людских глаз это уродство. Но при желании, например в Ростовском музее восковых фигур (Ростов-на-Дону), экскурсовод может милостиво приоткрыть край камзола и показать фрагмент этой уродливой фигуры. Причем, полностью снять ни камзол, ни сапоги, не преступив при этом буквы российского законодательства, возможности не имеется — они запечатаны!