Чекан усмехнулся. Охлопал карманы пиджака, огорченно, на публику, покачал головой - эх, забыл бумажник, надо же! - и неторопливо вышел на улицу. Боковым зрением заметил, что блатные, растерянно переглянувшись, устремились за ним.
Взвизгнули тормоза. Рядом со сберкассой остановился крытый тентом, несмотря на жару, «Виллис», из которого выпрыгнули двое с автоматами. Не ответив на приветствие вытянувшегося постового, один из них грубо отпихнул Чекана - не видишь, кто идет?… Блатные вежливо посторонились перед инкассаторами, давая им дорогу.
Еще раз усмехнувшись, Чекан свернул направо и, сунув руки в карманы, двинулся по улице. Он даже не взглянул на проехавший мимо «Додж-три четверти». Толя имел голову на плечах и правильно понял обстановку- операция сворачивается, не начавшись. «Додж» миновал сберкассу и, постепенно набирая скорость, скрылся.
Блатные парнишки и человек в военной гимнастерке без погон - это был Иона - прибавили шагу, глядя, как Чекан заворачивает за угол. В руке Ионы блеснул узкий нож. Сейчас свернет в подворотню, а там ищи-свищи. Ну да не на таких напал, мы ведь и сами парни не промах…
Это была последняя мысль Ионы. Он шел первым, и именно ему выстрелил в живот Чекан, молниеносно перехватив руку с ножом. Ствол пистолета был вплотную прижат к телу, и оттого звук получился глухим, ватным. И ничего Иона не успел сказать или сделать, потому что умер…
Блатной паренек в белой футболке схватился было за карман, но тут же рухнул на мостовую от страшного удара рукояткой «парабеллума» по голове. Пареньку в полосатой футболке Чекан, сильно сжав зубы, всадил взятый из теплой руки Ионы нож прямо в сердце, пробив татуировку с пронзенным кинжалом Уголовным кодексом…
Потом выхватил из кармана платок, обмотал им рукоятку ножа, выдернул его из трупа и вонзил в сердце корчившегося на земле первого блатного. Белая футболка мгновенно окрасилась красным.
Когда через десять секунд постовой милиционер оказался на месте происшествия, он увидел три распростертых на земле трупа.
Мимо на большой скорости промчался «Виллис» с инкассаторами.
Майор Кречетов ожидал Тоню на самом банальном и самом красивом месте встреч одесситов и гостей города - в тени Дюка. Смотрел на простершего словно в благословении бронзовую руку герцога Ришелье и пытался представить себе апрельский день далекого 1828 года, когда эта площадь, еще новенькая, только отстроенная, была запружена празднично разодетой публикой, а внизу, в гавани, гремели пушки - это корабли салютом приветствовали открытие первого одесского памятника… Кречетов много читал об истории Одессы, да и с воображением у него все было в порядке. Задумчивая улыбка осветила лицо офицера, он даже забыл о том, что Тоня опаздывает уже на двадцать минут.
- А вот и я! - раздался свежий голос Тонечки. В легком летнем платье, кокетливой шляпке, надвинутой на одну бровь, и туфлях-«москвичках» она была просто очаровательна. - Фу, какие противные цветы!… И почему все мужчины так похожи друг на друга - чуть что, сразу розы?… - Она капризно надула губки, принимая от майора пышный букет.
- А по-моему, это абсолютно ваш цветок, - парировал Кречетов. - Вы и сами похожи на алую розу.
- Алая роза, белая роза - это что-то из древней истории, да?… Не успели пригласить девушку на свидание и уже начинаете блистать эрудицией?… - Она задорно улыбнулась.
- Рядом с вами блистать при всем желании невозможно, - улыбнулся Кречетов, - ваше сияние, Антонина Петровна, затмит решительно все… А война Алой и Белой розы - это не такая уж древняя история, как вам кажется.
Тоня взяла майора под руку.
- Во-первых, в знак особого расположения разрешаю вам звать меня Тоней и на «ты», - заявила она, - а во-вторых, после репетиции и общения с тираном Шумяцким я жутко устала и хочу есть. Только не вздумайте меня везти в ресторан на троллейбусе или трамвае, слышите?… А за что у вас орден? - Она коснулась пальчиком ордена на кителе Кречетова.
- За образцовое выполнение важного задания командования, - строгим и одновременно таинственным тоном пояснил майор и рассмеялся. - Ну что же, поедемте ужинать?… Дальнейшую программу обсудим в ресторане… Такси!…
На площадь очень вовремя въехал один из немногочисленных одесских таксомоторов - трофейный красавец-кабриолет «Штевер-Аркона». Кречетов махнул рукой, останавливая машину.
- Где вы будете ехать?…
- В гостиницу «Красная»!
- В «Бристоль»? - хмуро отозвался водитель. - Так бы и говорили…
Глаза Тони просияли - в «Красной», которую одесситы упорно продолжали величать «Бристолем», был один из лучших ресторанов города.
Двор, где жил Гоцман, давно не видел такого погрома. И устроил его, конечно же, Эммик Два Больших Расстройства, чтоб он был здоров. Внизу, на лавочке, уютно устроился дядя Ешта. А сам погром творился на галерее, опоясывающей дом. Нарядно одетый Эммик хотел, прямо скажем, немногого - всего-навсего спуститься по лестнице во двор. Но мать была с ним несогласна.
- Не пущу! Не пущу! - клокотала тетя Песя, загораживая своим внушительным бюстом путь на лестницу. - Шо хочешь со мной делай, а не пущу!
Эммик не щадя сил бился за свое счастье. Его вишневые глаза были полны неподдельной страсти. Белая выходная рубашка насквозь промокла от боевого пота.
- Мама, я зарежу себя ножиком! - в отчаянии завопил Эммик, убегая в комнату. Видимо, он понял бессмысленность простого штурма и решился на военную хитрость.
- Режь! - патетически отозвалась тетя Песя. - Режь, делай маму сиротой!
Утирая слезы, она присела на истертые ступеньки лестницы. Из комнаты Эммика доносились грохот и звон вперемежку с воинственными криками. Пожалуй, даже ударник из оркестра, в котором играл Рудик Карузо, не смог бы понаделать такого шума.
- Давид Маркович!… - Завидя вошедшего во двор мрачного Гоцмана, тетя Песя подпрыгнула на ступеньках, как мяч, и извлекла из-за пазухи смятый листок. - Вы посмотрите, шо он ей написал! «Рыбанька моя»! Ой, я не могу… «Рыбанька»! Давид Маркович, она ж подействовала на Эммика через свою женскую часть! Он же ж не устоял, он такой доверчивый!…
- Тетя Песя, шо вы сыну жизнь ломаете? - заметил дядя Ешта.
- Вот уважаю вас! - взвилась от негодования тетя Песя. - У вас светлая голова, много повидавшая горя в этой прекрасной жизни! Но сейчас - тьфу вам под ноги! За ваше каменное сердце!
На галерее вновь показался решительно настроенный Эммик. Он раздувал ноздри и сверкал очами.
- Мама! - завопил он, неожиданно запуская в мать поочередно двумя большими суповыми ложками. - Я так и так уйду! Я убью тебя совсем, но я вырвусь до нее!…
С неожиданным для всех проворством он перевалил свое крупное тело через ограду галереи и брызнул к подворотне. Тетя Песя, нагнувшаяся было подобрать валявшиеся в пыли ложки, с воплем бросилась за ним.
- Кудой?! Она же красавица! Ты ей не сдался, ей же нужны только наши метры!… Она тебе обманет! Я вырву ее ноги!… Я знала ее мать, она в двадцатом году уехала с Врангелем из Крыма!…
- Эммик собрался на свиданку, - пояснил дядя Ешта Гоцману, провожая тетю Песю взглядом.
- А шо, как есть красавица? - с трудом улыбнулся Давид.
- Не видал, - серьезно отозвался Ешта.
Глядя на него, Гоцман тоже посерьезнел. Присел рядом на скамью, устало сложив на коленях руки. Помолчали.
- Сегодня подрезали Иону и двух его корешей… - негромко произнес сосед.
- Знаю.
- Спусти по-тихому… - попросил дядя Ешта, глядя в сторону. - Твой капитан со шрамом их переиграл. Не надо, шобы об этом много говорили… Иона по твоей наводке суетился. Люди могут не понять.
- Добро. А шо за капитана?
- Кличка Чекан, - буднично произнес дядя Ешта. - В Одессе светился еще до войны. Потом при румынах мелькал. Ни с кем близко не сходился. Подламывал сберкассы. Вроде работает на какого-то Академика… Кто такой - не знаю.
- Через кого всплыл той Академик? - напрягся Давид.